Эдвард Дансейни - Благословение пана

Не успел он взять в руки перо, как вошла Марион.

– Сэр, я еще нужна вам сегодня? – спросила она. – Потому что…

Викарий не дослушал ее.

– Марион, разве у тебя нет поклонника в Йоркшире?

– Есть, сэр, – ответила Марион. – Но, ах, вам не понять.

И она ушла.

Вот и Марион тоже. Ему придется сражаться одному. А для этого надо точно знать, чему он противостоит. Непосредственным врагом была чарующая мелодия. Чарующую мелодию выдувал из своей свирели Томас Даффин. Это не подлежало сомнению. Однако предстояло выяснить главное: кто и каким образом внушил Томми эту мелодию, если преподобный Артур Дэвидсон давным-давно исчез из Волдинга?

Глава двенадцатая

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

В ту ночь, когда Томми Даффин вернулся домой, родители уже спали, и он влез в окно, которое сам закрыл так, чтобы потом легко открыть его с помощью ножа. Уже было за полночь, и он крепко спал в своей маленькой комнатке над кустом жимолости, как вдруг услыхал сквозь сон настойчивый стук. Чем громче становился стук, тем прозрачнее сон, пока наконец из многих реальностей, куда более значительных, стук не стал единственной реальностью. Кто-то кидал в окно камешки и, по-видимому, собирался делать это и дальше, так что Томми пришлось встать и открыть окно. Оказавшаяся внизу Лайли сделала знак, чтобы он вышел к ней.

– Томми, – тихо проговорила она, едва он оказался рядом, – когда я возвращалась к себе с поляны, то слышала, как два парня сговаривались между собой. Вот и пришла предупредить тебя.

– Сговаривались? – не понимая, переспросил Томми, который еще не совсем проснулся, да и вообще не отличался сообразительностью.

– Томми, они говорили о тебе. Один из них – Уилли Лэттен.

Тон, каким она это произнесла, подействовал на Томми Даффина сильнее слов.

– Они не хотят, чтобы ты поднимался на гору. Им не нравится твоя свирель.

Лайли и Томми отошли подальше, чтобы никто, случайно проснувшись, не смог их подслушать, и оказались на лугу, где поближе к реке виднелись большие черные пятна лежавших коров, от которых вверх поднимались светло-серые облачка и повисали над водой.

– Что они надумали? – спросил Томми.

Лайли не смогла сказать, что они сговорились побить Томми. Это казалось ей слишком ужасным, и она была не в состоянии даже произнести такое. Свирель вытеснила всё из ее сердца и была священна.

– Ах, Томми, – воскликнула она, – ты не должен бросать свирель, ты должен играть, всегда, всегда. Мы уйдем подальше, где никто нас не услышит. Им не удастся нам помешать.

Но куда идти? Не те, так другие услышат свирель. Томми задумался. Наконец-то он проснулся.

– Их только двое? – спросил он.

– Нет, – ответила Лайли. – Придут все парни. Нам не надо быть там.

Томми не ответил; он глубоко задумался. До сих пор, играя на свирели, он не видел парней из Волдинга и думал, будто никто из них не знает, что это он. Все прихожане так или иначе испытывали на себе волшебную власть странной музыки, но только девушки беспрекословно подчинялись ей, тотчас убегая на гору. Парни же размышляли о ней и обсуждали ее, но пока не торопились никуда идти, поэтому по вечерам им было скучно в деревне без девушек. Один или двое украдкой поднимались на Волд, но Томми Даффин уходил на другую сторону горы и был уверен, что они не видели его. А теперь они все придут. Ничего удивительного. Рано или поздно это должно было случиться.

– Я буду там, где всегда, – сказал Томми.

– Томми, Томми, ты не понимаешь, – с горячностью воскликнула Лайли. – Они сломают твою свирель.

Однако Томми в эту минуту был похож на бога из тех, что попроще; или на человека, наделенного сверхъестественной силой, но обыкновенного внешне, каким он и должен быть, ведь ему неведома его сила, какой бы сверхъестественной она ни была. Вот и Томми почти ничего не знал, наверное, он и не должен был знать ни о чем подобном. Разве что ему было известно достаточно, чтобы не бояться.

– Лайли, им не сломать свирель, – сказал он, сам не зная, откуда у него такая уверенность.

Однако никакое хвастовство не могло показаться слишком наглым для волшебной музыки, которая умела дать ответ на загадки ночи, утихомирить тайны темнеющих гор и увести душу человека с предназначенного ей пути. Лайли стало немного спокойнее от уверенности Томми, однако она все еще дрожала от страха. Ей казалось ужасным, что кто-то может сломать свирель или побить Томми, в котором для нее сосредоточились все непостижимые чудеса, звучавшие в мелодии; более того, это казалось ей святотатством. А если у них получится? Как ей вернуться к прежней безрадостной жизни? Всё, что она знала и о чем подозревала, было ей одинаково не нужно, если Томми лишится своего вдохновения и умолкнет его свирель.

– Вроде, они попытаются завтра утром, – проговорила Лайли, вглядываясь в лицо Томми на фоне светлой летней ночи.

В те мгновения, когда оратор поднимается, чтобы произнести речь, а охотник смотрит в прицел и встречает взгляд желтых глаз, все страхи и сомнения должны остаться позади, чтобы искусство мастера явило себя мощно и свободно. Оратор и охотник преображаются под влиянием минуты, вот и одутловатое лицо Томми стало как будто другим. Он словно что-то понял о своей безмерной власти и поверил в нее, как поверим и мы, если нечто похожее завладеет нами. Вера в свои силы и свою непобедимость преобразила лицо Томми, на нем появилась рассеянная улыбка, из-за которой черты лица стали как будто строже и бессмысленный взгляд обрел грозное выражение. Именно таким его в последнее время видела Лайли; таким он был, когда дул в свою необыкновенную свирель, таким, стоя на склоне Волда, он смотрел в темноте на что-то такое, что было недоступно ее взору, словно Томас Даффин единственно с Судьбой делил неведомую никому другому тайну.

До удивления непохожим был юноша, которого она видела на склоне горы, на того Томми Даффина, который жил в деревне; и как раз во время их свидания эта непохожесть явила себя воочию, так что в возбужденном и печальном лице, которое было совсем близко к ее лицу, едва ли кто-нибудь узнал, даже при лучшем освещении, скучное красное лицо сына мистера и миссис Даффин.

Понемногу слепая вера Томми в его необыкновенную власть передалась и Лайли, и оба положились на силы, о которых не имели ни малейшего представления, так же как не имели представления о том, откуда эти силы явились, чтобы завладеть одним из них.

Глава тринадцатая

ПРАЯЗЫК

Какие бы сомнения ни мучили Анрела, он твердо решил действовать. Отношение епископа к своему письму викарий расценивал примерно так же, как охотник расценил бы появление каменной скалы, вставшей на его пути в тропических джунглях: он и хотел бы залезть на нее, да не может, так что пытается обойти ее слева и возвращается, потом идет направо, но сколько бы он ни раздумывал над очередным тупиком, ему ни на мгновение не приходит в голову сдаться, и он продолжает искать, пока наконец старое русло реки или разлом, оставшийся после землетрясения, не открывают ему дорогу, и он достигает то, к чему его толкало воображение, воспламенявшее кровь. В точности так же, как ноги охотника ищут все новые тропы, мысли Анрела перелетали от факта к факту и безустанно стремились к чистому свету здравого смысла, который, как полагал Анрел, скрывала завеса тайны. Викарию было очевидно, что муж и жена Даффины даже не подозревали об угрозе, нависшей над ними и над их сыном, но все же он рассчитывал отыскать нечто важное в их воспоминаниях среди накопившегося за многие годы хлама. Итак, наутро после неожиданного возвращения из Сничестера викарий в третий раз покинул свой дом ради встречи с Даффинами. Не имея предлога для столь скорого визита, он решил прогуляться по тропинке на краю лучшего луга Даффина, собираясь идти очень медленно, чтобы не разминуться с фермером, который накануне сенокоса не мог не наведаться на луг. Так и случилось; вскоре он заметил фермера, который с тревогой оглядывал свои владения.