Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

***

НАСТОЯЩЕЕ. ГОРЫ АГА-РААВ.

Перечитал написанное вчера. По-моему, я довольно красочно изобразил герцога; по крайней мере, при прочтении он как живой, встал у меня перед глазами. Меня аж передернуло. Заныл палец, тот самый, на котором кольцо; я той же ночью, как герцог преподнес мне свой дар, испугавшись до одури, попытался избавиться от него посредством кинжала. От пальца, я имею в виду; но у меня ничего не вышло. Не спрашивайте, как, не вышло и все.

Приходила в гости Хилли, приносила какую-то большую бутыль с узким горлышком и пузатыми боками. Судя по цвету жидкости, маслянисто обмывающей бока бутыли, там когда-то хранилась голова младенца, определенно. Видимо, она раздобыла ее во время одной из своих эскапад — она зарабатывает на жизнь то ли разбоем на больших дорогах, то ли наемничеством, спасая купцов от разбойников. Точно не знаю, а уточнять как-то неудобно.

У меня возник вопрос — как она умудрилась в такое узкое горло втиснуть голову; я его, естественно, тут же и задал. А она сказала, что я — извращенец, что это какая-то настойка на крупных яблоках.

Нет. Я не извращенец, извращенцы те, кто сует головы младенцев в бутылки а потом предлагает это пить. Потом мы затеяли долгий философский разговор. Философскими я обычно называю те разговоры, когда речь идет о том, чего не существует, или что нельзя увидеть или пощупать, и что не имеет ответа. Вот сегодня, например — о смерти.

— Джок, ты боишься смерти?

Знала бы она… Эх, рано еще посвящать ее в особенности моей жизни и называть свой реальный возраст. Не поверит, решит, что я окончательно свихнулся на старости лет. Мне опять пришлось врать.

— Боюсь, деточка. Она приходит так неожиданно, даже в дверь не стучит, ее нельзя отвлечь предложением выпить чаю с почерствевшими булочками (кстати, надо бы послать Рэда в деревню за свежими), нельзя разжалобить или попросить отсрочку…

Ложь, наглая ложь, и я — живое свидетельство своей собственной лжи. Пользуясь моим сравнением, я не только уговорил Смерть угоститься чаем, но и заболтал ее до такой степени, что она забыла, зачем пришла, съела все булки, вежливо попрощалась и, пожелав доброго здоровья, ушла восвояси.

— А что там, ну, после жизни? Как думаешь?

— Разные философы дают разные ответы. Выбирай на свой вкус любой, пока из них все равно никто не возвращался из-за грани, чтобы рассказать правду. У нас, в Невиане, верят что после смерти человек — если он правильно жил, — попадает в Сады Богов, где ведет жизнь праздную и созерцательную. Мне такое представление никогда не нравилось, слишком уж бездеятельно и скучно. В Хавире то, чем ты занимаешься после смерти, зависит от того, какому богу ты поклонялся при жизни. Последователи Гкота считают, что Бог пожирает их души и они в нем вечно перевариваются. Жрицы Матери уверяют народ, что там, за гранью, ничего нет, кроме этой самой матери, и она принимает их в себя а потом рожает снова в этот мир в других телах… Ну а жрицы Девы-Без-Невинности что в этой жизни ведут активную половую жизнь во славу своей богини, что там — все без разницы. Во что верят соотечественники Рэда, лучше спроси у него, я плохо разбираюсь в северном пантеоне.

Хил задумчиво склонила голову набок, так знакомо и трогательно. Иногда она бывает мила, когда не распускает язычок. Вот, даже чаю мне налила, не поленилась сходить на кухню за кипятком.

— Я не о богах или пантеонах. Во что веришь ты?

— Я, как ты уже успела заметить, отношусь к различным теориям весьма скептически. Пока сам не проверю…

— Вернешься тогда, расскажешь мне, на что это похоже? — она игриво и немного ехидно улыбнулась, а я ответил вполне серьезно.

— Постараюсь.

Она засмеялась и тряхнула головой, снова жестом резанув меня по сердцу; чтобы отвлечься, я спросил:

— А с чего вдруг такие вопросы появились?

— Да так… — она мигом подрастеряла свою веселость, стала отводить глаза и смущенно ковырять пальцем мой старый плед (она сидела у моих ног), словом, проявлять явное нежелание отвечать на вопрос. Но от меня так легко не отделаешься.

— Ну так? Расскажи.

— Дело в том, что я… ну, ты знаешь, я, когда уезжаю, занимаюсь разными делами… Жить ведь на что-то надо.

— Надо, надо жить, добывать пропитание самой, что уж там, золото дядюшки Джока не для таких как ты, гордость не позволит попросить, — съехидничал я.

— Да, гордость! — она вскинула голову, засверкала глазами. Хилли особенно прекрасна именно в такие мгновения — когда готова вцепиться зубами мне в глотку.

— Девочка моя, успокойся, я уважаю твою гордость, — я совсем не хотел с ней ссориться, поэтому сделал миролюбивое лицо. — Расскажи же, что случилось.

— Я взялась за один заказ…

Я поморщился, благо она уже смотрела не на меня, а в стену. Не мое, конечно, дело, чем она на хлеб зарабатывает, но, похоже, она умудрилась выбрать для себя не самую безопасную профессию.

— Караван был богатый, мы должны были сопроводить их до границы с Хавиром, а потом вернуться. Оставался всего день, Джок, еще день — и мы бы забрали плату и уехали, но это был — как ты говоришь обычно? — 'закон подлости'. На нас напали именно в последний день. Их было больше, но мы все-таки победили, хотя потеряли почти половину своих. Меня тогда ранили в живот…

Я внутренне напрягся. Вот и отпускай учеников куда ни попадя, им там вмиг чего-нибудь важное отрежут. Но не привязывать же их, в конце концов? Поэтому я заставил себя улыбнуться, будто дырка в животе — самое обычное дело. Не хотелось ее обижать еще и беспокойством, она же взовьется не хуже кобылицы необъезженной, как я, мол, посмел сомневаться в ее воинских способностях. Про магические я вообще молчу — она считает, что узнала у меня почти все, что можно.

— Сильно ранили? — ну вот, не удержался.

— Сильно. Я к тому и веду. Я на долгое время потеряла сознание, но перед тем как провалиться в темноту, увидела что-то… Джок, я думаю, это и было ТО место, за гранью… Но на Сады оно было не похоже. Честно говоря, в нем не было ничего особенного…

— Опиши.

— Там было светло, много-много солнца, и все в желтых тонах, охряное небо, золотые люди, низкие дома, и одно какое-то здание с колоннами… К нему вели ступени, много ступеней… И еще пахло чем-то странным. Тягучим, соленым, и кто-то кричал визгливо…

— Тебе не понравилось?

Ну как я объясню ей, что пахло морем, что кричали чайки, а охряное небо есть только над одним городом во всем мире? Я смолчал.

— Не то чтобы не понравилось. Было такое чувство, будто я ищу кого-то очень близкого, знакомого… Не знаю, может это и был загробный мир, а искала я там своих настоящих родителей.