Питер Дэвид - Сэр Невпопад и Золотой Город

Но если я перенапрягусь, если попытаюсь выжать из себя больше, чем могу дать, я вполне могу потерпеть поражение, причем на всю жизнь. А мне так хотелось жить… пусть даже из мелкого удовольствия пережить на этом свете как можно большее количество людей.

И я пытался избавиться от мыслей о будущем… до тех пор, пока однажды вечером само будущее не вторглось ко мне самым бедственным образом.

Вот как это случилось.

Мне бы очень хотелось вам рассказать, как меня преследовали знамения и дурные предвестники, ясно дававшие понять, что моя уютная, хотя и несколько монотонная жизнь скоро круто изменится. Но правда состоит в том, что такие вещи видишь, только оглядываясь назад. Какой день ни возьми, у человека бывает предчувствие, что дела могут пойти плохо. Но когда день проходит точно так же, как и другие, к следующему утру все тревоги предыдущего дня забываются. Однако в тот день, когда действительно происходит несчастье, нередко можно слышать, как люди вздыхают: "Я знал! Я знал, что сегодня что-нибудь случится! Я понял это, когда корова не стала доиться, или когда петух закукарекал не вовремя, или когда я услышал, как где-то вдали плачет ребенок".

Я, проведший всю жизнь в притворстве, пытаюсь поведать вам свои воспоминания как можно более правдиво и говорю честно — ничего-то я не предчувствовал. И предполагать всего, что случилось, я не мог. Теперь же, оглядываясь на те времена, могу добавить — а если бы и предполагал, вряд ли смог бы что-нибудь предпринять.

Но скажу вам опять же честно — в тот миг, когда вошел этот незнакомец, у меня зародилось дурное предчувствие.

Стояла глухая зима, то мрачное время года, которое, кажется, будет тянуться вечно; лето давно забыто, мысли же о весне кажутся глупостью несусветной. Посетители в эту пору еще более угрюмы, чем есть, и я обнаружил, что мне приходится разнимать больше драк, чем хотелось бы. Меня мало беспокоило, раскроят ли мои посетители друг другу череп. Мне просто не нравилось, что они заливают кровью мое заведение и крушат мебель. Некоторые владельцы кабаков и таверн нанимают мордоворотов, чтобы утихомиривать посетителей. Проблема с мордоворотами в том, что они требуют в оплату немеряно выпивки. В результате они либо напиваются до бесчувствия и не представляют никакой практической пользы, либо же затевают по пьянке потасовок не меньше, чем разнимают.

Я сделал свой выбор в пользу двухстороннего подхода. Во-первых, и в-главных, у меня глаз наметан на бузотеров, и если я замечал, как люди что-нибудь затевают, то подмешивал отвар сонных трав им в питье. Я не задавался вопросом, до какой степени человек драчлив: если он отключился, то никаких проблем с ним уже не будет. Во-вторых, на случай, если события станут развиваться слишком стремительно, за стойкой бара я держал арбалет. Я практиковался с ним несколько месяцев и стал вполне прилично стрелять. Если вам нужен стрелок, чтобы поставить его на стену замка и отбиваться от осаждающих армий, выбивая бегущих солдат врага с расстояния в шестьдесят ярдов, то моих скромных навыков окажется трагически недостаточно. Но поставьте человека спиной ко мне, и я с ним лихо расправлюсь с расстояния хоть в десять шагов.

Как я уже говорил, в это время года я приглядывал за своими посетителями внимательней, чем обычно, чтобы избавиться от неприятностей до того, как они начнутся. И когда вошел этот незнакомец, все тревожные колокола, сколько их ни появилось в моем сердце за долгие годы лишений, подняли трезвон.

Глядя на него, вроде не о чем было и беспокоиться. Человек немолодой, скорее среднего возраста, с большой бородой, по которой к подбородку карабкалась седина. Он был в длинном плаще, капюшон закрывал голову, но прятать свою внешность он не старался. Скинув капюшон, как только вошел, незнакомец выставил на всеобщее обозрение сверкающую лысину, такую гладкую, что я мог бы увидеть в ней свое отражение, если бы вгляделся. Однако было в нем что-то, что вызывало беспокойство. Он казался каким-то взвинченным и неуверенным в себе. Если бы мне надо было рассказать о нем в нескольких словах, я бы сказал, что для него вся жизнь являла непрестанный ужас и он продолжал существовать только благодаря смутно осознаваемому чувству долга (хотя кому он был должен, я гадать не берусь).

В зале в тот вечер народу набилось — не протолкнуться, но чужак проскользнул сквозь толпу, никого не коснувшись. Это было неплохим качеством, потому что нечаянные касания служили самым частым поводом для неожиданных драк ("Ты меня задел!" — "Нет, ничего такого". — "Значит, ты называешь меня лжецом?" Вот тут-то и начиналось веселье). Новый посетитель, однако, не просто был погружен в себя, он словно жил в своем собственном мире. Я тут же решил, что он либо самый жалкий, либо самый опасный человек из всех, кто когда-либо заходил ко мне.

В дальнем конце зала пустовал столик. Он вообще-то никогда не пользовался популярностью среди посетителей, потому что стоял дальше всех от огня, к тому же там был сильный сквозняк — откуда он брался я так и не мог выяснить, сколько ни пытался. Однако посетитель направился прямо туда, словно с холодом они были закадычными друзьями. Устроившись за столиком, он остался сидеть неподвижно, пристально глядя куда-то перед собой. Одна из служанок подошла к нему и завела разговор. Когда она отошла, я подозвал ее взмахом руки.

— Чего он хотел? — спросил я ее.

— Он сказал: "Крепкого пива, да побольше", — ответила она. — У него сильный акцент. Я бы сказала, что он из далеких западных земель.

Это ее последнее замечание нисколько меня не заинтересовало, но я кивнул, словно все сразу понял. А потом спросил:

— Думаешь, у него найдется чем заплатить?

Она кивнула:

— Он позвенел кошелем, когда я его спросила. Я слышала, как брякают соверены.

Я посмотрел на посетителя. Да уж, странный он был. Даже мои завсегдатаи, как бы ни были заняты своими кружками, и то это почувствовали. Словно он выпил всю энергию из зала или по крайней мере в своем углу. Посетители поглядывали на него со смесью раздражения и легкого презрения, но никто не хотел с ним связываться, и его не трогали. Его присутствие как-то всех сразу утихомирило. Впервые за долгое время мое заведение опустело еще до полуночи.

Однако этот посетитель не уходил. Мне он казался воплощенной печалью, словно скорбел не только по тем вещам, которые потерял, но и по тем, которых ему только предстоит лишиться, и он все знает, но ничего поделать не может.

Его сапоги были сильно поношены — должно быть, не имея средств на коня, он немало протопал пешком. Плащ, скрывавший одежду, оказался совсем потертым. Кое-где виднелись и дыры. Служанка, как ей было велено, кружку за кружкой подавала посетителю пиво. Он не опрокидывал его одним махом, но и в сторону не отставлял, а пил медленно, не торопясь, словно сдерживая себя. Я задумался, уж не ждет ли незнакомец кого-то… или чего-то, что для меня было еще страшнее.