Дмитрий Колодан - Новые мифы мегаполиса

— Извести народ, значит… Ну допустим…

— И допускать нечего!

— Постой. Они по сравнению с нами кто?

— Олигархи!

— Они элита, — сказал Геннадий Родионович, наставительно подняв указательный палец. — Вон Гулкий Пень ходит, бутылки собирает — для него мы с тобой элита. А они, — тут палец устремился выше, — и для нас элита, и для него. Предположим, извели они народ. Ну и для кого они тогда элита? Сам подумай.

— Кого-нибудь оставят, — неуверенно предположил Рыбаба.

— А остальных на удобрения? — Улыбка так и кривила рот. — Ну-ну. Убери фундамент — рухнет дом. А фундамент — это мы с тобой, консументы первого-второго порядка…

— Кто? — переспросил Рыбаба.

— Консументы. Э, ты второй раз подряд пошел! А ну, верни пешку на место!

— Какую?

— Вот эту! Думаешь, я не понял, зачем ты мне зубы заговариваешь? Не можешь выиграть честно — так и скажи. А будешь жульничать — перестану с тобой играть.

— Ну что, ну подумаешь, ну машинально двинул, — оправдывался Рыбаба, поспорив сколько нужно и пряча хитринку в глазах.

Перебранка ровным счетом ничего не значила. Если бы Рыбаба никогда не пытался жульничать, играть с ним было бы попросту неинтересно. Вот и сейчас его позиция, на первый взгляд крепкая, должна была затрещать по швам под натиском черных фигур. Досрочного мата не ожидалось, но проходная пешка черным была обеспечена. Если только…

Неожиданно Рыбаба набросился на черные пешки, с легкостью жертвуя фигуры. Предложил невыгодный для себя ладейный размен. И только хитренько улыбнулся в ответ на недоуменное: «В поддавки играешь?»

Только сейчас Геннадий Родионович понял злодейский замысел Рыбабы. Если идти на ладейный размен, то последняя пешка летит, и придется ставить мат конем и слоном. Как это делается, Геннадий Родионович забыл. Вспомнить по ходу игры — нереально. Да и правило пятидесяти ходов никто еще не отменял.

— Э! Э! Тронул — ходи! — всполошился Рыбаба.

— Мало я тебе разрешал перехаживать? — возмутился Геннадий Родионович.

— В этой партии ни разу. Ты давай, давай, ходи турой…

— Ладьей, — злобно поправил Геннадий Родионович и, крякнув с досады, пошел на размен. Чертов Рыбаба! Чертово пиво! Если бы не оно… Он всерьез верил, что сумел бы исхитриться, напрячь мозги и сообразить, как ставится этот мат.

— Ой, ёшкин кот! — сказал вдруг Рыбаба. Глаза у него сделались круглые и неподвижные, как у карася, и так же по-рыбьи раскрылся рот.

Неслышно вывернув из-за угла дома, прямо к скамейке под акацией двигался сельхозавр. Еще один.

Впоследствии Геннадий Родионович так и не смог объяснить, что заставило его оцепенеть. Быть может, он вообразил, что уничтоженный сегодня на его глазах сельхозавр сумел возродиться аки Феникс и теперь пришел наказать зевак, ничего не сделавших для его спасения? Вряд ли. Такую мысль ни один здравомыслящий человек и близко к себе не подпустил бы. Сельхозавр не Феникс, это первое. Сельхозаврам чужды мысли о возмездии — это второе. Им вообще чужды мысли. Они им без надобности. Инстинкт — еще может быть, если можно возвести в ранг инстинкта дефекты программы. Но бывает ли инстинкт возмездия?

Если да, то исключительно у людей.

Стало быть… чего дергаться-то?

Ах, какие хорошие мысли приходят задним числом! Мудрые и утешительные. Ну разве можно признаться, что оцепенел от ужаса, увидев надвигающееся ЭТО?.. Что испугался — пожалуйста! Над тобой будут пошучивать, но никто не осудит. Пугаться разрешается. Иное дело — сознаться в том, что не смог от страха шевельнуться, как загипнотизированный удавом кролик! Это уж чересчур. В этом и сам себе не всякий признается.

Геннадий Родионович лишь заметил краем глаза, что Рыбаба тоже оцепенел — как протянул руку, чтобы увести короля от шаха, так и превратился в монолит. Челюсть отпала до предела, в глазах — ужас и покорность. Подходи любой хищник и ешь бедолагу без соли.

Сельхозавр надвинулся на них, на ветхий столик, на акацию, надвинулся и поглотил. Геннадий Родионович зажмурился и задержал дыхание. Ему показалось, что его окунали в теплое желе, шевелящееся, жадно ощупывающее… Не липкое — и на том спасибо. Какие-то жгуты, хрящеобразные на ощупь, касались Геннадия Родионовича, задевали лицо, но не ощупывали с жадным вниманием, а скользили равнодушно, без труда огибая препятствие. Они могли бы схватить человека; схватили бы — и готов инфаркт. Но они не схватили, они текли мимо, эти гибкие детали псевдоскелета, и бесконечно долго текло по лицу теплое желе…

И вдруг все кончилось. Геннадий Родионович поморгал, слепо поводил перед собой руками, решился вдохнуть и понял, что жив. Напротив шумно дышал Рыбаба — вид обалделый, глаза набекрень. А сельхозавр — сельхозавр уходил прочь, и трусливо прятался от него за урной старикашка по кличке Гулкий Пень. Уф-ф, обошлось!

На всякий случай Геннадий Родионович ощупал себя и никаких изменений в организме не обнаружил, исключая испарину и сердцебиение. Расческа и мобильник во внутреннем кармане пиджака оказались на месте, мелочь и ключи в брючных карманах — тоже. Похоже, сельхозавр, хоть и чокнутый, не страдал клептоманией.

Шумно, с облегчением, выдохнуть и заулыбаться было самое время. Геннадий Родионович так и сделал. Оставалось еще решить, кем считать себя — храбрецом или трусом?

Наверное, все-таки храбрецом. Побывать внутри сельхозавра надо же! Нет, точно герой. Кто там будет разбираться, отчего не сбежал, хотя время на это было! Постепенно и сам забудешь кроличье свое поведение. Память — хорошая штука, избирательная и щадящая.

Геннадий Родионович издал смешок.

— В носу щекотно, — пожаловался Рыбаба. — Вдохнул этой дряни, что ли?

И оглушительно чихнул на шахматную доску. Да так, что качнулся зажатый в угол белый король.

Геннадий Родионович поморгал, не веря глазам. На доске стояла матовая позиция — тот самый мат конем и слоном, редкое и потому мало кем знаемое наизусть окончание.

— Мат, — упавшим голосом проговорил Геннадий Родионович.

— Где мат, почему мат? — заволновался Рыбаба. — Не так же стояло… А! Это ты фигуры переставил!

— Когда?

— Когда сельхозавр на нас наполз! Когда я зажмурившись сидел!

— А я что, по-твоему, делал?

— Фигуры двигал!

— В этом киселе?

— Вот-вот! Воспользовался тем, что ничего не видно, и переставил! Бендер! Химик ты, а не физик! Жулик!

Рыбаба плевался и махал руками. «Ничья была!» — кричал он, по-видимому, напрочь позабыв о пережитом ужасе.

Оправдываться перед Рыбабой было бессмысленно, а орать в ответ — терять лицо. Геннадий Родионович стал молча сгребать фигуры. Так и расстались — каждый при своем мнении и сильно недовольные друг другом. Хотя Рыбаба, пожалуй, симулировал недовольство, а на самом деле ликовал. Как же — добился ничьей. Да еще уличил «физика» в мухлеже!