Андрэ Нортон - Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов

Я вздрогнула. История ужасная, и в голосе графини не было обычного оживления, она словно повторяла наизусть то, что заучила когда–то.

— Но зачем курфюрст сохранил творение, которое напоминало весь этот ужас ему самому и всем остальным? Я бы решила, что он его уничтожит.

— Нет! Он очень хотел, чтобы память о ней сохранялась перед ним и его людьми как предупреждение. Для него это было торжеством справедливости: никто, даже особа королевской крови, не может уйти от наказания. Брак его с Людовикой был расторгнут. Но женившись вторично, он приказал новой жене держать сцену дня рождения у себя в комнате и ежедневно смотреть на неё. Впрочем, она была совсем другим человеком, ей такой урок не был нужен, она принадлежала к самой набожной линии Вартенбургов. При ней все развлечения при дворе прекратились, и говорят, придворные ежедневно ходили в церковь и чуть ли не круглый год постились.

— А теперь эта сцена — часть сокровища…

Графиня ничего не ответила. И я подумала, не скрывается ли в этой истории чего–то, затрагивающего её собственное поведение. Если она, как я начинала подозревать, чрезмерно интересуется бароном, тогда для неё судьба развратной и жестокой курфюрстины не просто неприятный рассказ.

— Говорят, она по–прежнему ходит…

Слова графини прервали цепь моих мыслей. На мгновение я даже не поняла их смысл. Потом — призрак! Но ведь в наш просвещённый век никто больше не верит в привидения! Их можно найти только в романах, например, у миссис Радклиф, вместе с окровавленными монахинями, тайными проходами и палачами с черепом вместо головы, пытающими прекрасных и несчастных героинь.

Графиня смотрела на свои руки, которые так сжала, что кожа её перчаток опасно натянулась.

— Что она чувствовала? — моя спутница говорила шёпотом, но я расслышала её слова в грохоте улицы. — О чём думала? Закрытая там, в темноте и холоде? — графиня вздрогнула. — У нас в прошлом году был часовой из Валленштейна — там по–прежнему стоит гарнизон, он клялся, что видел в окне лицо курфюрстины. Она зналась с силами зла. Говорят, она даже спала с колдуном, и потому тот до смерти оставался ей верен. Она многое могла узнать от него…

Такие рассказы меня не пугали. Впрочем, я верила, что в дни Людовики они могли быть очень распространены. В этой залитой кровью земле действительно сжигали ведьм. Существовали и другие рассказы, например, о превращении людей в зверей. Но ведь сейчас девятнадцатый век! И я отказывалась погружаться в тень прошлого!

— Она давно мертва, — твёрдо заявила я. — Никаких ведьм нет. Послушайте, Луиза, — я заколебалась, называя её по имени, но всё же назвала, чтобы развеять это странное настроение. — Мы обе знаем, что это вздор.

На мгновение губы её надулись, словно она отвергала мой здравый смысл. Но потом рассмеялась.

— Да, но вы ведь не видели Валленштейн, — она снова вздрогнула. — В таком месте можно поверить и в привидения, и в ведьм. Однако, как вы говорите, это не наша забота. Скажите, Амелия, как вам понравились сокровища. Жаль, что мы не смогли подняться в серебряную комнату. Может, её сегодня навещал сам курфюрст. Говорят, он часто приказывает отвезти себя в кресле на колесиках наверх и часами рассматривает своё собрание.

Я подумала о полковнике на лестнице, ведущей в верхнюю часть башни. Должно быть, её догадка имела по$д собой почву. Итак, я была совсем рядом с дедушкой, которого никогда не знала. И когда нам на самом деле предстояло встретиться?

Глава пятая

Рассказ о курфюрстине Людовике как будто совершенно переменил мою спутницу. Прекратилась обычная оживлённая болтовня. Графиня смотрела прямо перед собой, но как будто ничего не видела, а рассматривала мрачную картину, созданную воображением. Когда мы вернулись в дом фон Црейбрюкенов, она пожаловалась на головную боль и оставила меня в большом холле. Я задумалась над состоянием её собственной совести.

Медленно поднявшись вслед за ней по лестнице, я отнесла шляпу в свою комнату, которая даже днём была полна затаившихся теней. Потом посмотрела в туманную поверхность зеркала туалетного столика.

Но меня интересовало не отражение. Я вспоминала детали удивительного произведения искусства — сцены дня рождения курфюрстины. Меня преследовали слова графини. Каково было женщине, избалованной и изнеженной, уверенной в своём очаровании и власти, оказаться заключённой на всю жизнь в той злополучной крепости? Может быть, казнь была бы для неё милостью. Долго ли она влачила там жалкое существование, полная воспоминаний? Тени в комнате соответствовали моим мрачным мыслям, они словно подползали ближе.

Нужно отбросить эти выдумки! Их внушали комната, сам Аксельбург. Может, тени и не призраки, о которых рассказывают, но всё равно мне стало холодно.

Опираясь подбородком о кулаки, я решительно боролась со своим воображением. До приезда сюда я всегда считала себя здравомыслящим человеком, не способным поддаваться игре воображения. Однако теперь — нет, я не суеверная дурочка!

Не буду смотреть на тени… Моё лицо в зеркале казалось слишком бледным. А почему бы и нет? Я уже несколько недель не была на солнце. Дома я каждый день объезжала верхом всё наше большое поместье, и у меня всегда был здоровый цвет лица, как при хорошо налаженном правильном образе жизни. Я просунула руку в разрез юбки и нащупала карман со свёртком. Достала оттуда ожерелье с бабочками.

На миниатюрной курфюрстине Людовике красовалось бесчисленное количество драгоценных камней и украшений. У меня же только эта железная цепь. Я порывисто распустила муслиновый воротник своего скромного платья. Отвернув его (такая демонстрация плеч и груди больше подходила графине), я надела ожерелье. Цепь казалась совсем чёрной на фоне кожи, филигранные бабочки привлекали взгляд, как настоящие насекомые, которые в любой момент могут улететь. Металл холодил тёплую грудь и горло, но я не снимала его.

Напротив, принялась с необычным вниманием рассматривать увиденное. Обычно я только проверяла, в порядке ли одежда, выгляжу ли я аккуратно и прилично. Рукава платья были достаточно широки, хотя и не в такой преувеличенной манере, как те, что я видела днём. Талия тонкая, юбка в форме колокола широко раздувалась. Наверное, этот тусклый цвет мне не подходит, я бы лучше выглядела в розовом или зелёном, но это не имело особого значения.

Но почему — мои тёмные брови сошлись, как у гувернантки, которая укоризненно смотрит на взбалмошную девицу, порученную её заботам, — почему меня вдруг так озаботила собственная внешность? Неужели эта чёрная цепь, эта подвеска, мягко улёгшаяся между выпуклостями груди, заставила меня увидеть все мои недостатки? Я ни в малейшей степени не завидовала графине… но всё же хотела бы…