Валентин Маслюков - Побег

Что бы там ни подразумевал сын под несчастьем, Любомир смолк. И такова была сила чувства, прорвавшаяся в нескольких словах Юлия, что и Любомировы люди смутились — будто услышали непристойность. Но Юлий не остановился на этом. Ни разу не оглянувшись на Золотинку, начал он рассказывать «как дело-то было». С той самой еще встречи в сенях красно-белого особняка на торговой площади Колобжега. Он говорил о замечательной, искренней и щедрой улыбке кухонного мальчишки, что свалился на него со ставнем в руках, оказавшись ряженной по случаю праздника девушкой. Не обошел и помойное приключение, и битву с рогожным змеем, и отважное столкновение Золотинки с Рукосилом. Забывая помянуть обстоятельства, время и место, толковал он скрытую ото всех повесть чувствований и мечтаний, рассказывал сокровенное, давно перейдя в своем пространном рассказе всякую меру благоразумия. И, однако, подмечая, как расширились в напряженном внимании глаза сестренки, как застыла она, вцепившись в решетку, как туманились эти глазки в тот самый миг, когда прерывался его собственный голос, Юлий видел, что рассказ глубоко трогает искреннее и отважное сердце и значит… Значит, Юлий ничем не оскорбил Золотинку, пусть и не решился на нее глянуть.

Нежданная его откровенность походила на покаяние и на вызов. Видимо, так оно и следовало — среди толпы, на площади, как каются измученные совестью убийцы.

Захваченный страстью откровения, Юлий не заботился о последствиях, хотя и сознавал ожидающие его впереди стыд и муку.

— Вот как ты заговорил, сынок, — невразумительно пробормотал Любомир, почему-то утративший кураж.

С немалым удивлением Юлий обнаружил, что неловко стало не ему — слушатели его исповеди как будто бы устыдились. Когда княжич замолк, никто не возобновил прежней необязательной беседы. Государь начал прощаться, вдруг обнаружив, что ему давно пора уезжать. Вопреки прежде выраженному желанию остаться, уехала задумчивая Лебедь, и Юлий не решился ее удерживать. Вслед за вельможами очистила берег великокняжеская стража, на той стороне никого не осталось. Опустела дорога.

Давно уж некого было провожать, а Юлий глядел… И когда обернулся, увидел Золотинку. Низкое солнце забралось под навес, пожаром горели и переливались лучезарные волосы.

Она — почудилось? — пожала плечами… и пошла, бросив Юлия на мосту. Боже мой! Никогда еще Юлий не нуждался в снисхождении, как сейчас.

Недолгое время спустя Юлий, насилуя себя, на виду у всего стана, направился к шатру волшебницы и окликнул служанок.

Внутри было совсем темно, горела поставленная между лилий свеча, а волшебница сидела на утвержденном посреди обширного ковра стуле и глядела на вход.

— Вот ты как, — сказала она, невольно подражая интонациям и даже ухваткам Любомира, чего юноша не заметил. — Пришел…

Она говорила бесстрастным ровным голосом, пустота которого сразу же ужаснула Юлия.

— Жена за порог, а ты сюда.

Несколько мгновений он силился возразить, не имея ни слов, ни голоса.

— Бывает так, — наставительно продолжала волшебница, не меняя торжественного положения на стуле, — человек думает, располагает одно — выходит совсем другое.

Княжич стал неподвижен… и вышел вон, путаясь в занавесях. Через мгновение Зимка вскочила в побуждении схватить и удержать.

Они совершенно не понимали друг друга. Никто из них, ни Зимка-Золотинка, ни Юлий, не подозревал о разделявшей их пропасти недоразумения. Ведь принявшая облик Золотинки Зимка, несомненно, любила наследника. Она его обожала в полном значении слова. Возбужденное тщеславие Зимки мало чем отличалось от подлинной и глубокой страсти — от любви. И если уж суждена была Зимке когда-нибудь большая, все переворачивающая и, без особого преувеличения, испепеляющая любовь, то, значит, пришла для нее пора.

Несчастье же Зимкино заключалось в том, что опыт прошлого приучил ее к «короткоходовым» чувствам. Предвосхищая страсть, которая озарит когда-нибудь ее жизнь, Зимка с отрочества уже запасала впрок взгляды, жесты и даже самые чувствования, которые отрабатывала на безответных своих поклонниках, рассматривая их как черновые заготовки избранника. В течение какого-нибудь достаточно теплого вечера, за несколько часов успевала она иной раз выказать такое богатство и разнообразие чувств, какое другому, менее поворотливому человеку хватило бы на полгода самых бурных переживаний. Увлекаясь, переходила она от обиды к негодованию и тосковала, приложивши ко лбу ладонь, и выражала слабой улыбкой готовность к прощению, и сразу затем садилась к ухажеру на колени, чтобы в этом беспроигрышном положении осыпать его ревнивыми упреками и расплакаться, зажавши лицо в ладонях, и броситься бежать — в место дикое и безлюдное между двумя розовыми кустами, где привыкла она переживать отчаяние… И особенной расслабленностью жестов, мягко-устало звучащим голосом, приоткрытыми для поцелуя губами искупала она потом размолвку. Не позволяя, впрочем, разгоряченному было поклоннику особенно уж раскатывать губу.

Воспитанные Зимкой ухажеры отвечали ей такими же клокочущими впопыхах чувствами.

Так что действительно влюбленная, влюбленная первый раз в жизни, Зимка-Золотинка не умела выразить себя ничем иным, кроме нелепых дерганий, самый размах и ненужность которых свидетельствовали о захватившей ее страсти.

Вычурные замашки Зимки не были, однако, бездушной игрой — Зимка ревновала. Она — совершенно справедливо! — относила поразительные признания княжича к своей предшественнице и, раздваиваясь, переходила от торжествующей ревности к упоительной злобе. И так она путалась тем мучительнее, что самый предмет ревности уже не существовал, надежно похороненный в бесчувственной каменной глыбе. Но Зимка-то, может быть, как раз и ощущала особое унижение оттого, что счастливой соперницей ее оказалась безмозглая каменная глыба! Нарочитая Зимкина холодность проистекала из доподлинного, хотя и крайне невнятного движения души.

А Юлий… Боже мой! какое счастье доставила бы ему Зимка-Золотинка одним ясным и добрым взглядом. Если бы только умела она улыбнуться, как улыбнулась однажды — без всякого умения! — Золотинка.

Юлий ведь не нуждался в окриках. Излеченный Золотинкой, он умел понимать обычный человеческий разговор…

Ах, вам нужно притворство! — оставшись одна, не раз и не два восклицала Зимка в отчаянии. — Что ж, получайте! Вот вам! И бросалась ко входу на всякий шум, заранее приготовив виноватую и всепрощающую улыбку. Такую, что могла обернуться и тем, и этим в зависимости от обстоятельств.

Красиво устроенная среди лилий свеча оплыла, цветы пожухли. Сгустившаяся ночь оглашалась случайными голосами — они легко проникали под полог шатра. Но напрасно Зимка прислушивалась к отголоскам разговоров, к чужому смеху и чужим ссорам — Юлий не возвращался. Короткоходовые чувства девушки давно исчерпали себя; не имея ни терпения, ни мужества выносить последствия собственной опрометчивой искренности, — как она понимала сумасбродство, — Зимка вышла на воздух со скоропалительным намерением разыскать Юлия и… будь что будет!