Владислав Русанов - Пасынок судьбы

— Здорово… — с завистью потянул шпильман. — А я все никак не научусь.

Вода еще не успела закипеть, как подошли двое стражников, вооруженных алебардами. Седоусый крепыш с бычьей шеей и багровыми щеками, а с ним молодой парень с усами золотистыми, как спелая пшеница, и бровями, выделяющимися на загорелом лице, словно полоски на морде барсука.

— Кто такие? — сразу приступил к допросу старший. — С откудова? Зачем тут?

Годимир медленно выпрямился, расправил плечи:

— Рыцарь Годимир из Чечевичей герба Косой Крест. Странствую во исполнение обета.

— Да? — прищурился стражник. — Что-то не похож ты… это… на рыцаря.

— А на кого похож?

— А на бродягу.

— Гербовые рыцари они у-у-у какие! — прибавил младший, мотнув головой себе за плечо.

Словинец скрестил руки на груди. Ну, не станешь же драться с обычными стражниками, вчерашними кметями? Чести в том — кот наплакал. Впрочем, и пропускать обиду мимо тоже как-то не по-рыцарски…

— Зря ты так… — вовремя вмешался Олешек. Он встал рядом с Годимиром, приосанился, перекинул цистру так, чтобы отблески костра вовсю заиграли на ее обечайках. На стражников он глядел укоризненно и немного печально, словно отшельник-схимник, познавший некую высшую мудрость, на деревенских пьянчуг, словно добрый отец на заблудших, но вернувшихся все же к родному порогу сыновей. — Ты все обеты постиг, какие странствующие рыцари дают?

— Ну… это… — растерялся седоусый. Видно давно уже служил у короля и навидался всякого. А ведь и правда, паны рыцари, они немножко с прибабахом. Один дает обет мяса не есть, а только один творог. Другой не пьет пива, хотя от кваса тоже отказывается — вина ему подавай, да чтоб непременно загорского. Третий шлема никогда не надевает, даже в самом лютом бою. Четвертый… А четвертый, вполне может статься, дал обет странствовать пешком. И без оружия… Без оружия? Ну, это уж вряд ли. Что за рыцарь без меча и копья? Не рыцарь это вовсе. А так — плюнуть и растереть. Ибо, как говорится в старинной дразнилке-прибаутке: рыцарь без меча, что конская моча, брызжет, воняет, да никого не напугает.

— А ты сам-то кто таков? — пришел старшему товарищу на выручку молодой. — Почем мне знать, что не разбойник беглый?

Олешек откашлялся. Пробежал пальцами по струнам. Звучно провозгласил:

— Я шпильман, сиречь странствующий музыкант и поэт, Олешек из Мариенберга по прозванию Острый Язык. Хочешь, спою про тебя песню?

— Очень надо! — перекосился молодой, но тут же взялся за свое. — Чем докажешь, что шпильман?

— Мне, в отличие от пана рыцаря, за которого я, кстати, ручаюсь, гораздо проще доказать свою правоту.

— Это еще… — Получив от старшего локтем под ребра, молодой стражник запнулся и притих.

— Почему, хочешь ты спросить? — Музыкант взял подряд три сложных аккорда. Годимир заметил про себя, что не сумел бы так лихо выкрутить пальцы даже за поцелуй Марлены из Стрешина. — Да потому, что пану рыцарю, отстаивая свои права, нужно накостылять вам по шее, чтоб вы прочувствовали разницу между благородным воином, посвятившим искусству сражения всю свою жизнь, и вами, вчера еще телят пасшими с хворостинкой и без штанов. А мне же достаточно просто исполнить балладу или канцону. Ясно?

— Что-то ты говорливый чересчур. — Седоусый покрепче перехватил древко алебарды, поглядывая на рыцаря с подозрением — а ну как и вправду примется тузить их ни за что, ни про что?

— Погоди, Олешек, — Годимир решил брать переговоры в свои руки, а то как бы языкатый шпильман и впрямь не довел простую беседу до потасовки. С него станется… Когда начинает язвить, обо всем забывает. И об осторожности в первую очередь. — Я и вправду рыцарь. В двенадцатом поколении. Род веду из-под Быткова. Что до нынешнего бедственного моего положения, то смею тебя уверить, любезный, я его поправлю. И очень скоро.

— Да? — недоверчиво приподнял бровь стражник. — В шестом поколении… Вон, видел, как настоящие… это… благородные паны приезжают? Со слугами, оруженосцами и шатром… А не на телеге… Да, чья телега-то? Где хозяин?

— Хозяин этой телеги — горшечник Пархим из Колбчи, — пояснил Годимир, догадываясь, что как бы то ни было, а стражу он, кажется, убедил в своем рыцарском происхождении. А может, не он, а Олешек с цистрой?

— И где же он? — Складка между бровями седоусого разгладилась. — Пархима я знаю… это… Часто ездит тута… То туды, то сюды…

— Да живот у него прихватило, — пожал плечами шпильман. — Видал бы ты, как он в кусты бежал!

— Да? Вона как! Ладно… Вернется, скажешь, Чэсь из Островца… это… кланялся. Если пивом запасся, пускай приходит… это…

— Передам, отчего же не передать, — кивнул Годимир и собрался присесть снова к костру. Тем более, что вода в котелке бурлила ключом. Самое время посолить и крупу всыпать. Но стражники не уходили. — Что вам еще, любезные? — Рыцарь поднял голову.

Чэсь откашлялся и переступил с ноги на ногу:

— Тут… это… пан рыцарь, король днем проезжал…

— Ну, и что? — Олешек старательно изображал равнодушие, но Годимиру показалось, что голос его товарища предательски дрогнул.

— Да то… Какая-то сволочь разбойника Яроша освободила.

— Да ты что? — Шпильман поцокал языком. — Это ж надо!

— Так это… Его величество приказал все телеги и… это… всех проезжих проверять.

— Надеюсь, Чэсь из Островца, ты Яроша в лицо знаешь? — Годимир вновь выпрямился. — Или скажешь, что я на него похож?

— Нет, пан рыцарь, — замотал головой стражник. — Ярош постарше будет. И волос темнее. И борода у него… это… по грудь, а у пана рыцаря — усы токмо. И шрам у Яроша вот тут, — он показал ногтем, где именно у разбойника проходит шрам. Точно. На щеке.

Шпильман с рыцарем переглянулись.

— Что, видали его, никак? — не укрылся их обмен взглядами от седоусого.

— Ну, так это тот, что в колодках был? Около тракта. Версты три от корчмы Яся? — как можно более простодушно проговорил Годимир.

— Точно… это… он самый.

— Опасный, говорят, человек… — поддержал разговор Олешек. — Но, хвала Господу, его и всю хэвру его схватили?

Чэсь глянул на него, как на умалишенного:

— Что ты морозишь… это… шпильман? Какую хэвру?

— Ну, так нам Пархим рассказал, — заметил Годимир. — Что он нам поведал, то мы и знаем. Сами-то люди приезжие.

Настал черед переглядываться стражникам. Молодой выразительно постучал себя кулаком по лбу. Старший пожал плечами.

— Чтой-то у Пархима не токмо с кишками, но еще и с башкой сталось… — проговорил он. — Отродясь… это… у Яроша хэвры не было. Так. Когда один помощник, когда два… Это Сыдор из-за речки любит в толпе покрасоваться. А Яроша сонного взяли, пьяного в дымину. Нашлась добрая душа… — Чэсь сплюнул, вполне однозначно показывая свое личное отношение к этой «доброй душе». И вдруг зарычал на слушающего с раскрытым ртом помощника. — Что вылупился, Карпуха?! Лезь, на возу погляди! Или своего ума нетути?