Александр Бушков - Чернокнижники

— Федор, не дури, — сказал Рокотов насколько мог убедительно. — У тебя в самом деле шанс появился… Неужели не воспользуешься? Будь ты мужчиной…

Какое-то время все пребывало в неподвижности и молчании, потом Хомяков, чуть гримасничая, протянул руку:

— Ну ладно, ладно, давайте вашу отраву…

Морщась без всякого притворства, он выцедил содержимое стакана, крякнул, помотал головой, с силой провел ладонями по лицу. Савельев терпеливо ждал, убежденный в действенности испытанного средства. Оно не подвело и на сей раз: довольно быстро Хомяков если и не протрезвел окончательно, то стал крайне близок к тому.

— Значит, говорите, дополнительное следствие… — протянул он уже совершенно другим тоном. — А почему бы вам, господин из батальона, попросту не понаблюдать за этим прохвостом Аболиным? Посмотреть, при каких обстоятельствах он изволил у нас появиться? Даты и даже точное время «вспышек» распрекрасным образом зарегистрированы.

— Вы о чем? — притворился непонимающим Савельев.

О некоторых вещах, о некоторых возможностях, имевшихся в распоряжении батальона, понятия не имели даже в той же Особой экспедиции — секретность соблюдалась строжайшая. Хомяков тоже не мог ни о чем подобном знать, поскольку официально на службу в батальон он так и не был зачислен…

Хомяков улыбнулся крайне хитро:

— Ах, господин поручик, господин поручик… Вы в самом деле считаете, что достаточно выпустить пару-тройку предписаний о строжайшей секретности, чтобы все было в ажуре? Человек, преуспевший в изучении некоторых научных дисциплин, о которых посторонние и не знают, способен многое вычислить. Честное слово, — он взял карандаш в серебряной оправе, чистый лист бумаги и изобразил на нем уверенными быстрыми штрихами нечто вроде раскидистого дерева без листьев. — Видите ли, если углубленно заняться иными направлениями… — он ткнул обратной стороной карандаша в одну из «веток», — то вычисления в конце концов неопровержимо докажут: кроме устройств для путешествия в былые и грядущие эпохи, у вас должны быть и устройства для наблюдения за таковыми… Неопровержимо вытекает из расчетов, знаете ли…

«А вот об этом следует непременно доложить Старцеву, а то и генералу, — подумал Савельев, — что есть возможность иные строго засекреченные вещи вычислить…»

— Давайте прекратим этот разговор, — сказал он твердо. — Со своей стороны, могу уточнить: я только что приехал в Москву, и расследование лишь начинается… Но я намерен использовать все средства, какие мне доступны. Пока что мне хотелось составить свое представление о происходящем…

— И что же?

— Я уже говорил: мне представляется, что дело нечисто. Более точных формулировок постараюсь пока что избегать. За отсутствием фактических доказательств. Все происшедшее, теоретически говоря, может иметь и другие объяснения, гораздо более прозаические и нашу службу не затрагивающие… Но я посчитал, что мне все же необходимо с вами поговорить… самым приватным образом, понятно. Мне никто не запрещал с вами встречаться, но и поручений таких не давал. Так что беседа наша — это разговор двух частных лиц… правда, вынужденных помнить о принятых на себя обязательствах.

— Кто бы спорил… — протянул Хомяков. — Знаете, что самое пикантное в нынешней ситуации? Все обязательства, каковые мне пришлось подписать, запрещают рассказывать что бы то ни было тем, кто принадлежит к внешнему миру. И ни единой строчки, запрещавшей что-то обсуждать как с тем учреждением, в коем продолжает трудиться Роман, так и с вашим… батальоном.

— Вот и прекрасно, — сказал Савельев. — Ничего мы с вами не нарушаем, выходит. Два частных лица ведут приватную беседу… Разрешите закурить? У вас тут, я вижу, пепельница… Благодарю. Итак… Насколько я понял из слов Романа Степановича, вы написали работу, в которой доказывали, что путешествия во времени возможны не только нашим способом…

— Первую часть работы пока что. И, справедливости ради… — Хомяков чуть погрустнел. — Не буду уверять, будто я что-то доказал. Я всего-навсего попытался с помощью физики и математики обрисовать механизм других способов… Простите великодушно, но вряд ли вы поймете содержание.

— Помилуй бог, я и сам прекрасно это осознаю, — сказал Савельев. — Куда мне, скромному практику… Позвольте вопрос. Быть может, он покажется вам обидным, но я, честное слово, не намерен вас обидеть. И никакого потаенного смысла за вопросом нет, кроме естественного любопытства невежи. Разъясните мне вот что… Вы сами сказали, что своей работой ничего не доказали — всего-навсего попытались что-то математически обосновать. То есть занимались отвлеченным теоретизированием, чисто умозрительно что-то предполагали… Ну, как если бы кто-то попытался обрисовать внешний облик лунных жителей, не имея убедительных доказательств существования таковых… Я правильно понял?

— Пожалуй… — насупился Хомяков.

— Но, в таком случае, в чем тут вина Карелина? Если ваша работа, называя вещи своими именами, представляет собою не более чем отвлеченное теоретизирование?

— К чему вы клоните?

— Да исключительно к тому, что мне, и, правда, непонятно, в чем тут вина Карелина? Как бы вы к нему ни относились, не станете же отрицать, что его работы подтверждены практикой? И эта практика вполне материальна и осязаема, уж я-то знаю…

Он опасался вспышки злости, но ее не последовало.

— Так в том-то и суть! — воскликнул Хомяков. — Я вовсе не настаивал, чтобы мои работы приняли на веру. Я предлагал провести эксперименты, чтобы они то ли подтвердили мою правоту, то ли доказали неопровержимо, что я ошибаюсь! Подробный план составил. Я не самонадеянный мальчишка, как-никак, я ученый и прекрасно понимаю, что вступил в ту область, где теория должна быть подтверждена экспериментальными фактами… Этого я и просил: дать мне возможность экспериментов…

— А Карелин, следовательно…

Хомяков печально покривил губы:

— А господин академик соизволили заявить, что не видят никакого смысла в проведении экспериментов, поскольку теория сама по себе бредовая… Вот как вы этакое расцените?

— Я, с вашего позволения, от оценок воздержусь, — сказал Савельев твердо. — Субординация, знаете ли. Никак не положено офицеру в частной беседе, да еще с посторонними лицами, обсуждать действия вышестоящего начальства. А господин Карелин, в некотором роде — мое вышестоящее начальство, поскольку занимает видное положение в Особом комитете да вдобавок имеет чин генерал-майора…