Елена Кочешкова - Болтливые куклы

— Ты слишком падок на соблазны, лисенок, — не раз говорил он Хекки. — Твоя любовь к усладам погубит тебя!

И Шен Ри очень боялся, что Зар прав. Оставаясь таким же добрым и милым, как прежде, Хекки неумолимо отдалялся от них, предпочитая простое общество болтуна Атэ. А тот в свою очередь старательно наполнял разум мальчика идеями, которые могли ему лишь навредить. Свободный и весьма небедный Атэ Хон стал для Хекки примером для подражания, не осознавая того, насколько это опасно для актера, на всю жизнь отданного в услужение Великой Богине.

Неудивительно, что со временем Хекки начал покидать стены храма даже в те ночи, когда сановник Гао вовсе его не ждал в своих богатых покоях. Он уходил тогда, когда ему этого хотелось, неукоснительно соблюдая лишь одно правило — быть в храме во время репетиций и представлений. Хотя бы на это у глупого лисенка ума хватало.

Шен удивлялся, что эти вольности так просто сходят с рук избалованному славой мальчишке. И он понимал, что однажды Хекки все же поймают на очередной дерзости. Во время ученичества Хекки отделывался щедрой порцией плетей за свои шалости. Или временным заточением в пустой комнате одной из старых башен. Ни то ни другое, увы, не исправило характер сына табачника. И за нарушение обета о верности храму Хекки мог схлопотать гораздо более серьезное наказание — из числа тех, которыми не без оснований пугают учеников танцорской школы.

В один из вечеров, когда Зар ушел по своим делам, Хекки заявился к Шену, сверкая от радости, как праздничный храмовый фонарь.

Не испытывая ни малейшего стеснения, он завалился на кровать Зара и, сладко потянувшись, заявил:

— Ах, Шен! Ты не поверишь, какой волшебный вечер был у меня сегодня!

Шен Ри отвлекся от штопки своей любимой рубахи и молча покосился на друга.

— Нет, правда, Шен! — вид у Хекки был, как у кота, который наелся краденых колбас. — Это было… это было просто невероятно!

Шен вздохнул.

То, что Хекки охоч до постельных утех, его не смущало. Он и сам был бы не против наконец познать все прелести плотского наслаждения. Но не с мужчинами. И не украдкой, точно вор.

— Тебя поймают, Хекки, — тихо сказал он другу. — Ты очень удачливый и боги хранят тебя… Но твоя дерзость не знает границ. Ты лишь недавно встретил свое пятнадцатилетие и не имеешь права покидать храм.

— Ага! — Хекки вытащил из своей широкой сумки крупную гроздь спелого винограда. — Не имею. Точно. Поэтому Дабу сам меня за ручку отвел к моему первому любовнику. Небось еще и денежек за это отхватил! — он поднял виноград над запрокинутой головой и стал медленно откусывать от кисти по одной ягоде.

Глядя на друга в этот момент, Шен Ри так легко представил его в роскошной шелковой постели сановника Гао…

— Хекки… — он не мог подобрать слова, чтобы выразить всю глубину своей тревоги. — Неужели ты не понимаешь, чем рискуешь?

Лисенок покосился на Шена и вернулся к своему винограду. Обнажив ровные белые зубы, он красиво, как на сцене, обхватил ими очередную ягоду и резко ее оторвал.

— Все знают, что ничего мне не будет. И ты знаешь. Просто завидуешь.

Эти слова повисли между ними, точно невидимый горький яд.

Зависть?

Нет… Пожалуй, это последнее чувство, которое Шен Ри мог бы испытывать к своему младшему другу.

Но спорить и доказывать, что тот не прав, уже не хотелось.

— Я оставлю тебе виноград, — сказал Хекки, чувствуя за собой вину и пытаясь ее загладить. — Хочешь?

— Нет. Не нужно. Я не голоден.

С этими словами Шен вернулся к своей рубахе и больше уже не отвлекался от кропотливой штопки.

Хекки и раньше был не подарок, но в последние несколько месяцев стал совершенно несносным.

В пятый день седьмого месяца Шен Ри наконец получил тот подарок, о котором мечтал столько лет — разрешение выйти в город.

Он узнал об этом рано утром от главного постановщика представлений. И растерялся.

Новость застала его врасплох — после разговора с Хекки Шен старательно не думал о мире за пределами храма. Чтобы не порождать в своем уме лишних демонов.

Но теперь, когда разрешение было дано, Шен Ри понял, что демоны уже давно живут не только в его уме, но и в сердце. В сердце, которое оказалось сковано страхом.

— Как я выйду за ворота, Зар? — трепеща от волнения, спросил он друга, едва только представилась такая возможность. — Я ничего не знаю. Мое сердце стучит так громко…

— Со мной, — коротко ответил Белый змей.

И в самом деле отправился за ворота вместе с Шеном.

Едва только окончилось дневное представление, и костюмы были убраны в шкаф, а грим смыт, Шен Ри получил от слуг тючок с простой одеждой для города. Все как у Зара в прошлый раз — штаны, рубаха, деревянные ботинки. Только тюрбан ему не понадобился, ведь Шен Ри не обладал столь примечательной белой гривой. Ему достаточно было просто заплести волосы в длинную косу.

Едва скрывая тревогу, Шен спросил у друга по пути к Южным воротам:

— Отчего нам запрещают покидать храм, Зар? И зачем возвращают эту возможность?

Зар усмехнулся.

— Разве ты сам не понимаешь? Разве ты не видишь это по себе самому? Годы заточения в этих стенах лишают нас любого смысла жизни, кроме театра… По крайней мере, все на это направлено. Посмотри на себя, Шен Ри — ты разучился жить обычной жизнью. И едва ли научишься снова. Храм сделал свое дело — приковал тебя к себе. И эти невидимые оковы хуже любых настоящих, — Они как раз дошли до ворот, когда Зар с грустной усмешкой спросил: — Разве ты не боишься идти туда?

Шен боялся.

Открытая сцена театра выходила своим краем за пределы стены, и, выступая перед толпами зрителей, он мог видеть город (вернее, кусочек города, примыкающий к храму). Шен Ри видел обычных людей, груженые телеги торговцев, богатые повозки сановников… Он рвался туда — в гущу жизни, но, как ни силился, не мог представить себя частью внешнего мира.

Храм действительно стал центром его мироздания.

Ворота они прошли молча. Шен так и не нашелся, что сказать другу.

А потом ему стало не до разговоров.

Сразу за воротами кипучая жизнь нахлынула на него и оглушила. Они сделали лишь несколько шагов прочь от храма, когда ровный привычный гул звуков превратился в голоса сотен людей, в нос Шену ударили бесчисленные запахи, а перед глазами у него распахнулось такое пестрое полотно жизни, что он невольно застыл на месте.

Зар не торопил его. Стоял рядом, невозмутимо глядя на шумную толпу.

Когда первое потрясение прошло, Шен вспомнил, что нужно дышать и торопливо наполнил легкие воздухом.