Дмитрий Билик - Оловянная корона (СИ)

Только ни того, ни другого тут не было. Хазарец даже глазам не поверил. Такой сарай большой, столько добра можно сюда натаскать, а он пустой. Хотя нет… Ближе к стене стоял стул, только необычный. Если бы бархатом его оббили, то Халиль подкладку распорол. Ему еще в детстве рассказывали сказку о двенадцати креслах, в которые беглый мурза спрятал все драгоценности и искал их потом по всем землям. Конечно, может быть выдуманная история, но хазарцу в душу засела. Все время с тех пор он обивки прощупывал.

А тут нет, обычный деревянный стул, с подлокотниками и высокой спинкой. Только наверху закреплен тот самый шлем, о котором говорили. Халиль его отдирать сразу не стал, послюнявил палец, поскреб. Не золото и не серебро. Эх, Салла, Салла, за что ты так?

Подлез за стул, а там борошень всякая — железки, веревки, вроде, только холодные, как сталь, из стекла штуки круглые. Хазарец вперед-взад рванул, одно-другое попытался отодрать, намертво прикреплено. А стражник ворочаться стал, шайтан его дери, ясно, что скоро проснется. Хазарец нащупал какую-то мелкую плоскую брошь, да в карман халата сунул. С плешивого верблюда — хоть крынка молока.

Выбрался наружу, дверь подпер за собой и бежать. Оказался у своего сарая, да жадность взыграла. Не будет он Халилем Ибн Шиином, если уйдет с пустыми руками, так ничего и не прибрав у неверных. Нет уж, Салла свидетель, не бывать такому. Хоть понемногу, но надо обнести каждый сарай, то есть, по-кантийски, дом. Хазарец было поглядел хищным взглядом на шахту — вот уж где богатство, но куда ему туда одному. Нет, в коне, конечно, и много мяса, но в одиночку волк коня не задерет. Надо искать, что попроще.

Хоть и нравился Халилю Мансур, но делать нечего. Его дом больше других, сам он мурза. Если и есть, где что брать, то точно у него. Хазарец припустился снова бежать. Ах, стар и тяжел он для таких дел, нет уже подвижности в мышцах, былой прыти. Но никогда Халиль не отступал. Как бы трудно не было.

Заглянул Шиин в окошко и сразу же отпрянул. Ой, не спал мурза, не спал. Внутри свеча зажженная, а подле нее Мансур с этим, как его… Иге… Иго… придумают же неверные имена. Про себя Халиль звал его Ильдусом. Прыткий мужчина, резвый. Не молодой уже, но и не старый. Самый расцвет мужской силы, Шиин по себе знал. Хазарец ведь тоже когда-то таким был. Эх, время, время.

Но предаваться воспоминаниям не стал. Слишком дорогое удовольствие. Лучше мурзу и его слугу послушать, о чем говорят, чего замышляют. Для себя хазарец давно узнал — бывают слова ханские, а бывают слова черные. Иной раз можешь много чего сказать, все упадет подобно камням в почву, и ничего из того не вырастет. Это и есть черные слова, сказанные для простолюдинов, ценности не имеющие. Бывает, достаточно лишь фразу обронить, а не петь соловьем, как толмач захожий. И все, тебе и милость, и деньги, и почет. Это и есть ханское слово.

Никогда Халиль чужой болтовней не пренебрегал, кто ж знает, о чем беседуют. Если внимательно слушать, всегда можно свою пользу извлечь. Это дочери лживых маридов, женщины, гавкаются друг с другом, лишь бы свое вставить, а друг друга не слышат. Вот Шинн всегда и покивает, и посочувствует, а человек, хотя самый распоследний, откроется.

Вот и теперь, прильнул Халиль к окну, и речь слышит, и губы видит — по ним читать он мастак, а понять ничего не может. Говорить говорят, только язык диковинный, нигде такой Ибн Шиин не слышал. Конечно, похож немного на лопотание восточных варваров, но все равно не то.

Говорил только Мансур, покачивая лысой макушкой и размахивая руками. Ильдус лишь послушно кивал головой, изредка что-то переспрашивая. Халиль даже заскучал. Вот какую жемчужину он тут обнаружит? Какое ханское слово услышит? Хотел было плюнуть на все, воротиться назад к своему сараю, да тут Ильдус начал хмыкать нетерпеливо, да ногами шаркать — верный способ, что сейчас уйдет. И правда, Мансур ему напоследок что-то сказал, и слуга выскочил: припустил, точно за ним Иблис гонится. А мурза свечу задул и, вроде, спать лег.

Потоптался Халиль вокруг, побродил, уже и мерзнуть стал, да еще на душе тяжко. Словно гуль за ним по пятам ходит и все ждет, когда он окоченеет. Тогда и вонзит свои острые зубы в бездыханное тело. Ух, страху нагнал сам на себя, Салла, прости за мысли дурные. Надо поскорее заканчивать с этим и выбираться отсюда.

Подошел хазарец к двери, толкнул тихонечко. Та, противная, заскрипела, но на то приучен Халиль был. Придержал легонечко да открыл. Вот тут сразу видно — настоящий мурза живет, не его хозяин, как шакал худой, ко всему привычный. Где миску поставят, там поест, где шкуру кинут, там ляжет. Тут же основательность видна, зажиточность. Первая комната хоть и небольшая, но все же богатая — две скамьи резных, шкаф с посудой серебряной, два тяжеленных сундука. Кое-что из этого Халиль сам притащил сюда на обмен, давно еще. Салла, Салла, ай-яй-яй, почему же ты отобрал всю силу у своего слуги, сделав дряхлым стариком? Шиин с жадностью посмотрел на посуду — нет, даже пытаться не стоит, громоздкая и тяжелая, ни спрятать, ни вытащить. В одну укладку заглянул, вторую — ничего ценного, отрепье одно. Хотя тут, конечно, Халиль с горяча так подумал: бурнусы, чекмени, остальное платье — все дорогое, искусное. Только хазарцу оно ни к чему.

Пришлось дальше идти, где Мансур спал. Туфли ступали мягко, полы халата хазарец подобрал, чтобы не шуршали, а все равно мурза заворочался. Заскрипел на своем топчане, затрещал костями. Халиль, как есть, посреди комнаты и замер. Долго стоял, уже ноги гудеть стали от оцепенения. Не выдержал хазарец, оступился, да неудачно. Прямо на скрипучую половицу. Как затрещит она, подобно тысячам освобожденных дэвов, заставляя средоточие в груди замереть. И раздался в темноте грозный, хоть и испуганный, голос мурзы Мансура, только теперь не на незнаком языке, а на кантийском.

— Кто здесь?!

Халиль дожидаться не стал гнева высокопоставленного человека, выкатился во двор да припустил со всех ног. Ох, не сносить ему теперь головы. Познакомится шея с булатным клинком, да бросят потом его бездыханного на съедение шакалам. Или сначала пытать станут. Опустят его в яму со змеями, а потом достанут распухшее и чужое тело. Видел Халиль подобное, приятного мало.

Вот ведь, жаловался давеча Салле на старость, а сам летит подобно мифической лошади Аль-Бурак, что с крыльями из детских сказок. Только до сарая ближайшего добежал — шасть за него и смотрит. Мансур вышел наружу, потоптался, посмотрел да внутрь вернулся. Не спустит такого с рук, ой, не спустит. Поскорее выбраться бы…

Хотел было в свой сарай юркнуть, подождать утра, а потом мурзу уже поторопить, чтобы деревню покинуть. Только совсем отвернулся Салла от Халиля, за жадность его неуемную. Только он дверь хотел открыть, как так громыхнуло, что хазарец испуганно вжал голову в плечи и закрыл глаза. Сам Иблис явился за ним, за хазарской грешной душой. Халиль почувствовал его горячее дыхание, обжигавшее лицо, и огромная холодная лапа легла на его плечо, а самый коварный из джиннов заговорил с ним.