Наталья Резанова - Княжеская ведьма

Его пытали? «Я могу сделать с тобой все». Но головы мне не отрубят. Это казнь для благородных. Краем глаза она заметила, что рядом стоит Флоллон. Теперь и отвернуться нельзя. И она досмотрела все до конца.

Толпа начала понемногу расходиться. Но Флоллон не двинулся с места.

– Смотришь, что будут делать с трупом?

Карен не сразу поняла, что он обращается к ней.

– Зачем мне это?

– Как зачем? – удивился он. – Самая колдовская выгода. С казненного покойника все идет в дело.

Мерзкие подробности темных суеверий промелькнули в ее памяти. Да, конечно, все идет в дело. Сердце, печень, берцовые кости, лопатки, фаланги пальцев – воры, трусы, прелюбодейки, отравители, искатели кладов – каждый ищет для себя талисман.

– Занимайся этим сам. Или присоветуй тому, кому нужно. А я с помощью только крапивы и лопухов с заднего двора сделаю больше, чем все эти некроманты с их заклинаниями и человеческими потрохами.

– Почему именно крапивы и лопухов? – робко поинтересовался отец Ромбарт.

Карен объяснила, что крапива понижает жар, а из лопушиного корня приготовляют лекарства против болей во внутренностях. Разговор скользнул на более понятную тему лечения болезней. Флоллон заскучал, зато отец Ромбарт проявлял все большую заинтересованность. Должно быть, его самого мучало какое-то хроническое заболевание, думала Карен, изучая его лицо, скорее всего, желудочное. Старик настолько увлекся, что забыл, зачем он здесь.

– Ты уже начал исповедовать? – Тень упала на ступени часовни. – Или сам исповедуешься?

– Да, сын мой, – невпопад ответив, капеллан заспешил внутрь. Прежде чем последовать за ним, Торгерн тяжелым взглядом окинул остальных.

– А вы ждите здесь. Оба. Они остались, где были. На нижней ступеньке примостился неизменный Измаил. Карен заметила, что Флоллон этого не ожидал.

– За что, собственно, казнили Виглафа? – спросила она.

– В точности этого никто не знает… хотя обвинений было много. Измена, говорят… но, может, и оговорили… казну дружинную присвоил… ну, это с кем не бывает. Свободных людей ловил и в Вильман продавал… нехорошо, конечно, однако ж…

– И ты был в числе тех, кто приговорил его к смерти?

– Да! И нечего зубы скалить! Приговорил! А не приговорил бы – сам был бы там! И правильно сделали, что казнили! Он изменник, он людей продавал на сторону, а нам нужно быть сильными. Кругом враги! Нам большой поход предстоит!

– Против кого?

– Уж это совет решает, не я один. А выбор? Вильман ближе. Сламбед богаче. Хотя что ты со своими зельями в этом понимаешь!

Несмотря на последнее восклицание, ей наверняка удалось бы вытряхнуть из Флоллона побольше, но в этот момент Измаил вскочил на ноги и вошел в церковь. Интересно, как он почуял, что исповедь кончилась? И хороша ыла исповедь, надо думать!

Измаил сразу же вернулся, сообщив, что ей велено войти в церковь.

– Войти в церковь? Мне?

– Да.

Флоллон был весь внимание. Она давно не была в церкви, ей хотелось войти, но там – он… Надвинув на глаза капюшон, она вошла в узкое и темное пространство капеллы. В тусклом отблеске свечей она увидела статую Приснодевы и перекрестилась. Но тут и этот свет затмился.

Он исповедался и получил отпущение грехов, Господи, спаси и помилуй нас! И теперь он смотрел на нее.

– Что у тебя в сумке? Зелья?

– Зелья.

– Ядовитые?

– Всякие. Тебе что, нужны мои зелья?

– Нет. Просто я увидел тебя и решил поговорить.

– Ты замечаешь, – сквозь зубы сказала она, – что сколько бы раз мы с тобой не встречались, между нами кровь?

– Плохая была бы ты лекарка, если бы боялась крови, – ответил он.

Карен не ожидала, что он помнит эти слова. Но он помнил. И воспоминание обострило ненависть до потери сознания. Вцепиться ему зубами в горло… перервать ему глотку… как собака! Она хотела завести собаку, там, в городе…

Лицо ее оставалось спокойным.

– А поговорить решил, потому что не знаю, – зачем я тебя здесь держу?

– Я вот тоже думаю – зачем?

– Ладно, спросим по-другому. Что ты можешь?

– Тебе этого не понять! («Не зарываться. Сдержись. Не ори».) Скажем так – видеть скрытое и прорицать грядущее. («Только не перегнуть».) Но тебе это ни к чему. Ты же не собираешься рыть колодцы и сажать сады.

– Не заговаривай мне зубы. Сады… – в его голосе послышалось величайшее презрение.

– Тогда найди какую-нибудь старуху в деревне, она тебе такого наколдует…

Он перебил ее.

– Я видел… там, в Тригондуме… ты можешь знать, что будет.

– Я тебе тогда же и сказала – это не всегда получается. Как найдет.

Он не обратил внимания на это замечание.

– Прорицать… И что ты видишь в моем будущем?

– Я вижу, что, если ты не расстанешься со мной, то скоро умрешь.

Слово вырвалось само собой, она даже не понимала, как.

– Ты мне угрожаешь? – он усмехнулся. Вероятно, жалкой представлялась ему эта угроза.

– Нет. Я это знаю, – жестко сказала она. В это мгновение она поняла, что действительно знает.

– Кто же меня убьет? Ты?

Она презрительно отмахнулась.

– Если б я собиралась тебя убить, я бы давно это сделала.

Он молчал.

Призрак свободы затмевал для нее сейчас мысль о могуществе. А если бы отпустил?

– Отравила бы?

Она не угрожала. Но вот что он услышал и понял: «Я давно могла извести тебя своими зельями, и безо всякого труда, а вот не извела. Как захочу, так и поступлю».

Он слышал голос опасности. А опасность он любил.

– Отравила бы?

– Нет.

– Снова врешь.

– Я никогда не лгу. Я не могу этого сделать. А избавиться от тебя, и рук своих не прикладывая, было бы куда как просто. Дала бы тебе талисман от любого оружия – вот! – из лопатки казненного – и тебя с этим талисманом прикончили бы в первом же сражении…

– Я бы этот талисман сначала на тебе испробовал.

– А ты уверен, что оружие меня возьмет? Испробуй!

Это вырвалось вопреки ее желанию. Но он не понимал жажды смерти, потому что сам ее не знал.

– Значит, дело в тебе, а не в талисмане?

– Я же сказала – испробуй, – заметила она уже спокойно.

– Ладно. Ступай.

Перед тем, как уйти, она вновь захотела перекреститься, но рука замерла у лба. Так запечатлелась в ее памяти статуя Богородицы, а перед ней – усмехающийся Торгерн. Больше она в эту церковь не пойдет.

Карен вернулась в свое жилище, уже обживаемое Боной и Магдой, уже начинающее заполняться особыми лекарскими запахами, которые будут сохраняться здесь годами, долго после того, как ее здесь не будет, вернулась к своим мыслям, думанным-передуманным, но не лишившимся остроты и боли. «Плохая была бы ты лекарка»… Неужели он запоминает все, что я говорю? И как буквально он понимает мои слова! Впредь надо быть осмотрительней. Все надо учитывать. Но я сейчас о другом. О, я не стану требовать всего и сразу. Бог не будет так щедр. Один год, один только мирный год, Господи! А дальше будет легче.