Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца

— Стой.

Все? Вот так? В каком-то закоулке замка? За углом? И просто бросят крысам? Меррон не желала, чтобы ее крысы ели. Она развернулась, взглянула в глаза человеку, который собрался ее убить, вздохнула и изо всех сил пнула его в колено.

Ботинки на Меррон были крепкими.

И колено тоже. Палач не шелохнулся, и, вместо того чтобы побежать, Меррон скрюченными пальцами вцепилась в его лицо, норовя выцарапать глаза. А он не взвыл и не схватился за ногу, оттолкнул Меррон, но почему-то вдруг стало очень больно. Слева.

— Идиотка…

Меррон согласна. Полная идиотка. Полноценная даже.

Она прислонилась к стене и по стене сползла, снизу вверх глядя на человека, сумевшего таки исполнить приказ. И ставший ненужным кусок мыла вывалился из рукава.

На что она рассчитывала? На чудо.

С такими, как Меррон, чудес не случается. И, не желая видеть убийцу, Меррон закрыла глаза. Боль уходила, сменяясь холодом и неприятным оцепенением. А та штука в груди мешала очень. Меррон хотела было вытащить — не позволили.

— Не шевелись. Ну какого ляду тебе надо было…

Не шевелится. Прячется. В темноте. Если сидеть тихо-тихо, то ее не найдут…

Сержант точит меч.

Шестой час кряду.

Круговыми движениями. Вдоль кромки клинка. Аккуратно. Неторопливо. Сосредоточенно.

В какой-то момент он останавливается, всего на секунду, и, не повернув головы, произносит:

— Тебе лучше уйти. Лаашья, ты с ней. Дверь закрыть. Не открывать.

Мысли не подчиниться не возникает. Мне страшно, и, кажется, не только мне. Лаашья торопливо запирает дверь спальни и придвигает для надежности комод. Мы садимся на пол обе и смотрим друг на друга. А с той стороны не доносится ни звука. Однако тишина не успокаивает. Я открываю рот, чтобы задать вопрос, долго ли нам прятаться, но Лаашья качает головой и прижимает палец к губам. Молчи.

Молчу.

Жду. Снова тошнит, на сей раз от страха, и боюсь я человека, который находится по ту сторону двери. Если, конечно, он все еще человек. Кайя называл себя чудовищем, но ни разу рядом с ним я не ощущала себя в опасности. Теперь же… дверь тонкая. Пара ударов меча, и ее не станет. А потом что?

Сержант убьет меня?

Или все-таки опомнится и выдаст Кормаку?

Не знаю.

Сворачиваюсь на ковре калачиком и зову Кайя. Ждать не долго осталось, но… я не уверена, что мы выдержим. Пожалуйста. Вернись побыстрей.

Вежливый стук заставляет вскочить. И Лаашья шипит, вытягивая клинки. Она тоже будет защищать меня ото всех, в том числе от Сержанта. Чем же наша светлость заслужила такую преданность?

Ничем.

— Леди, — голос мертвенно-спокоен, — прошу прощения, что напугал. Вы в порядке?

— Да.

— Хорошо. Если вам спокойнее за запертой дверью, то не открывайте.

Мы переглядываемся. Я не знаю, насколько могу доверять Сержанту, и Лаашья пожимает плечами, но все-таки решается и сдвигает комод.

Поворачивает ключ в замке.

Открывает дверь.

И первая переступает порог.

Сержант нормален, вернее, обыкновенен, что само по себе не нормально. Но сейчас не время и не место лезть в душу.

— Если будет штурм, то сегодня. Перед рассветом. — Сержант взмахом руки отсылает Лаашью, и мне крайне неуютно оставаться наедине с ним. — Не стоит меня бояться. Я… контролирую свои эмоции.

Мебель цела. Стены. Ковер. Немногочисленная посуда. Вазы. И свечи на месте остались.

Он не собирался нападать.

Ему нужно было одиночество.

— Я думал, будет иначе. — Сержант едва заметным кивком дал понять, что мое невысказанное предположение верно. — Не так… пусто. Я привык к пустоте. И значит, все нормально.

Он будет повторять себе это каждую свободную минуту. И занимать так, чтобы минут не осталось.

Будет лгать.

Верить.

И понимать, что лжет. А потом однажды устанет.

— Зато я знаю, что буду делать потом. Когда все закончится.

— Что?

— Убивать. — И эта замечательно безумная улыбка, знакомая по дядюшке Магнусу.

Со временем штурма Сержант ошибся: Кормак не стал ждать рассвета. И ему не понадобилось подниматься по лестнице. Просто беззвучно распахнулась дверь за моей спиной, и мягкий баритон произнес:

— Доброй нот-чи…

Если это существо и было человеком, то давно.

Наверное, оно умерло, скорее всего, в пустыне, где горячий ветер иссушил тело, а солнце вылизало кожу дочерна, сделав ее твердой и ломкой, как лист пергамента. И кожа эта с остатками волос плотно облепляла череп, на шее ее прорывали тонкие тяжи связок, а просторная серая хламида не могла скрыть неестественной сутулости фигуры. И двигалось существо рывками, в каждом движении преодолевая сопротивление мира.

Почему я не закричала?

Наверное, потому, что не испытала страха, скорее уж жалость: нелегко быть живым насильно.

Существо кивнуло и протянуло руку. С его ладони скатился темно-синий шарик, который раскололся надвое. И мир вокруг замер. Часы, бившие полночь — каждый удар рождал в Башне каменное эхо, — замолчали. Воздух стал вязким, время — медленным. А собственное тело — неподъемно тяжелым. Я хотела встать. Закричать. Оттолкнуть умертвие, которое вдруг оказалось так близко.

Его пальцы, сухие и теплые, сдавили мое запястье.

И серая тамга соскользнула.

А я вдруг поняла, что не нужно сопротивляться. У существа чудесные глаза — розовые, как срез сердолика. Не разделенные на белок и радужку. Лишенные зрачков.

Такие глаза видят больше, чем доступно смертным.

Наша светлость отражается в них… и нельзя отвести взгляд, иначе отражение потеряется в сердолике и я навек останусь там, в розовой каменной тюрьме.

Существо протягивает руку.

Я встаю.

Делаю шаг, который дается с трудом. Силы уходят, как вода сквозь песок… Нет. Я не пойду за ним. Я останусь. Отступлю. У меня есть нож, возможно, бесполезный, но это лучше чем просто подчиниться.

Возвращаюсь в кресло.

Дышу, преодолевая сопротивление воздуха.

— Стой.

Окрик. И я моргаю, окончательно срываясь с поводка.

— Хаоту запрещено вмешиваться в дела этого мира.

Сержант на ногах. И с оружием. Но он один — я знаю, что остальные застряли в ловушке времени, они остались там, где часы никогда не отсчитают полночь. А мы где-то в ином месте, потому как комната плывет… меняется. Точно выворачивается наизнанку.

— Интер-р-ресно, — произносит существо. Губы его неподвижны. Губ почти и нет — высохшие куски кожи, намертво прилипшие к деснам. Они стали короче и не прикрывают бурых зубов. — Кровь…

Вытянув руку, оно касается Сержанта, который пытается ударить, но не может. А вот на его щеке появляется рана, сама по себе. И красные капли крови послушно собираются на ладони существа, которое высыпает их в пробирку. Капли так и лежат — красные шарики точно ягоды клюквы. И одна отправляется на язык. Существо щурится, задумавшись.