Карина Демина - Королевские камни

Быть может, момент не самый удобный, а может статься, что и наоборот.

Джон Талбот остался в сейфовой комнате, среди остатков побелки, ошметков обоев, перед стальной стеной, в которой пустота.

Вскроет?

Скорее всего… и пустоту обнаружит.

И Райдо наверняка расстроится… не разозлится, он — другой.

Или тот же?

Ийлэ исподтишка разглядывала сосредоточенное лицо его, пытаясь угадать, настоящее ли оно. Но ведь не тронет… сейчас точно не тронет, потому что собственная жизнь дороже золота.

— Идем, — Райдо вел ее, держа за руку, и шагом быстрым, так, что приходилось почти бежать. Хорошо, когда бежишь, нет времени думать о… о всяком.

Дверь в кабинет, прежде отцовский, но изменившийся.

Панели вот остались прежними и тот гобелен с охотой, и еще бронзовый лев, подаренный кем‑то. Лев отца премного раздражал, поскольку был огромным и исполненным грубовато, а вот Райдо он наверняка по душе придется.

Они со львом похожи.

— Присаживайся, — он сам усадил Ийлэ в кресло. И подушечку подал, которой в кабинете точно не место было, но взялась же она откуда‑то, бело — розовая, зефирная, украшенная широкой лентой и парой атласных бантов. — Тебе удобно?

— Да.

— Врешь ведь, — он сунул подушечку в руки. — Ийлэ… я знаю, что ты не хочешь говорить о прошлом, что вспоминать тебе неприятно. И в ином случае я не стал бы спрашивать, но…

Райдо ущипнул себя за ухо и сел.

Не в кресло по ту сторону огромного стола, но на пол, у самых ног. И смотрел теперь снизу вверх, и выглядел почти безопасно.

— Но я должен знать, что случилось в тот день, чтобы защитить вас. Понимаешь?

Промолчать.

Он ведь не будет настаивать. И не отвесит затрещину, если покажется, что Ийлэ медлит с ответом. И сбежать позволит, что в комнату свою, что на спасительный чердак.

Только Ийлэ не готова всю оставшуюся жизнь бегать.

— Я… — она облизала пересохшие губы. — Я их не убивала.

— В этом я не сомневаюсь.

— Почему?

Райдо усмехнулся. Ему идет улыбка, делает его мягче, хотя он и без того мягкий и только с виду грозный такой.

— Ну… хотел бы сказать, что ты не похожа на убийцу, но подозреваю, что это будет слабым аргументом. Если же серьезно, то, полагаю, их отравили. А тебе просто неоткуда было взять яд. Допустим, он был где‑то в доме… скажем, спрятан… и у тебя получилось его изъять, то возникал вопрос, куда его добавить. На кухню тебя не допускали, верно?

Ийлэ кивнула.

— И к еде, полагаю, тоже…

Он дождался второго кивка.

— Нет, яд использовал кто‑то, кто точно знал, куда и когда его добавлять. А когда — это не менее важно, чем куда… он положил всех троих. Уцелей хоть кто‑то… — Райдо вновь ущипнул себя за ухо. — Нет, тогда история сложилась бы иначе.

Он вздохнул и добавил:

— Все очень точно рассчитали. Настолько точно, что это меня пугает. С кем они должны были встретиться?

— Не знаю.

— Ийлэ!

— Я и вправду не знаю, — она поджала ноги и вцепилась в треклятую подушку. — Или думаешь, что меня ставили в известность? Да я… они вспоминали обо мне только когда…

— Ийлэ, — произнес он мягче. — Пожалуйста, подумай… просто подумай… вспомни тот день. Сможешь?

А разве у нее есть выбор?

Есть. Райдо примет его. И тем сложнее его сделать.

— Я буду здесь, — он протянул руку. — Это просто память…

Наверное.

— Я закрою глаза, да?

— Как хочешь.

— Закрою. Так вспоминается легче… я раньше всегда, если хотела вспомнить что‑то действительно важное, глаза закрывала… и теперь вот… я не боюсь, ты не думай.

— Не думаю.

— Просто… неприятно.

— Знаю.

— Но нужно, да?

— Да.

— Тогда… дождь шел. Здесь ранней весной дожди идут постоянно… и осенью тоже… вообще осень с весной очень похожи, но весной солнце более яркое, что ли… в тот день не было. И дожди шли давно, поэтому меня в дом забрали. Он сказал, что скоро все закончится…

— Тебе?

— И мне тоже. Я обрадовалась. Я так устала, тогда, Райдо… и еще ребенок. Я поняла, что ребенок будет, но не хотела, чтобы он родился. И подумала, что будет замечательно, если нас, наконец, убьют. Я так долго ждала, когда же он решится… или нет, неправильно сказала. Ему не нужно было решаться. Он ведь не испытывал сомнений, когда собирался кого‑то убить. Не решиться, а…

— Определиться?

— Именно. Определиться. Он был очень радостный… сказал, что наконец‑то все…

— Что «все»?

— Не знаю… я не подслушивала… я просто сидела…

— В сейфовой комнате?

— Да.

— Это… нормально? — он спрашивал так, точно извинялся, что подобное может считаться нормой. Однако сам вопрос…

— Нет, — вынуждена была ответить Ийлэ. — Обычно меня держали или в подвале, или на улице… или в других комнатах, если ему хотелось… он сам за мной пришел. И цепь снял. В подвале крюки есть, на них удобно закидывать было.

Теплые пальцы скользнули по щеке, успокаивая.

И тянет открыть глаза, стряхивая этот полусон, полуявь, затереть его, а то и вовсе избавиться раз и навсегда, но не время.

Ийлэ не убивала.

Почему‑то сейчас становится важно доказать, что она и вправду не убивала.

Дождь шел. В подвале всегда сыро было и холодно, но в тот день — особенно. Ийлэ лежала. Тогда она почти все время лежала, свернувшись калачиком, сунув руки в подмышки, глядя на стену. И самой‑то стены этой не видно, потому что свечей ей не оставляли, но Ийлэ чувствовала близость камня. Иногда она протягивала руку, и пальцы ложились на осклизлые блоки, нащупывали между ними протяжки строительного раствора.

Трещинки.

Или вот железные штыри креплений, которые уходили в камень, словно корни в землю.

Было время, когда она пыталась вырваться.

Давно.

Но теперь она смирилась. Привыкла. И так легче, если просто лежать, смотреть в темноту. Думать о том, что однажды она, Ийлэ, умрет.

Вернется к земле.

К корням.

И к мертвому древу рода.

Разве возможна мечта чудесней? Она и представляла себя мертвой, и старалась не дышать, смиряла стук сердца, которое, упрямое, не смирялось, но грохотало громче и громче, и в этом грохоте терялся скрип двери.

Его шаги.

Свет выдавал. Он не любил темноту, а потому брал с собой лампу.

— Эй ты, жива? — спрашивал он и сам себе отвечал. — Жива. Живучая тварь…

Он был привычно пьян.

Запах виски мешался с иными ароматами, кисло — сладкими, едкими, от которых Ийлэ начинало тошнить, а быть может, и не от запахов вовсе, но от самой его близости.

От боли, которой не избежать.

— Ничего… скоро все… — он пошатывался и лампа в руке раскачивалась, желтые пятна света скользили по стенам, по полу, ослепляя.