Дмитрий Емец - Маг полуночи

Мефодий напрягся. Раз за разом он воображал, как огонь воспламеняет газету, а уже с газеты перекидывается на плинтусы. Бесполезно. Ничего не происходило. Мефодий устал и отчаялся. «И с чего это я решил, что там есть деревяшки и газета? Ничего же не видно! Да и вообще Улита меня с кем-то перепутала! Во мне магии меньше, чем в тухлом яйце!» – подумал он, разглядывая в окно бак.

Ему стало безразлично, есть у него магическая сила или нет. Какая разница, в конце концов? Сознание опустело и стало точно стеклянным. И именно в этот миг внутренней опустошенности Мефодий увидел вдруг пляшущий огонек, возникший невесть откуда и скользнувший по стреле его взгляда. Он удивленно моргнул и тотчас успокоился, поняв, что это был, скорее всего, размазанный по небу свет далекого прожектора, облизывающего асфальтовую змейку МКАД.

«Ну вот! Никакой магической силы!» – удовлетворенно подумал Мефодий.

Он задернул шторы, разделся и лег спать. Он уже спал, когда над мусорным контейнером поднялся дымок.

Крашеные плинтусы разгораются долго. Вначале пламя лишь потрескивало, но вскоре пылал весь контейнер. Горели даже лыжные ботинки и пакеты с пищевым мусором. Уже под утро, когда мусор прогорел и первые этажи дома окутались жирным чадом, приехала пожарная машина и долго стояла у контейнера, беззвучно мигая проблесковым маячком.

Мефодий проснулся около восьми. Проснулся без будильника, но с неприятным ощущением, что школу никто не отменял. Их комнатой владело сонное царство. Из-под одеяла торчали пятки Эди Хаврона, вернувшегося под утро. Попробуй какой-нибудь безумный составитель ребусов найти между пятками великого официанта семь отличий, он тронулся бы от перенапряжения, потому что отличий было только два. Одна пятка была чуть более розовой и гладкой, на другой же была маленькая родинка, и она чуть чаще вздрагивала во сне.

«Эй ты, новенький, не толкай меня подносом! Заляпаешь костюм – получишь коленкой по романтике!» – отчетливо сказал Хаврон во сне, обращаясь к невидимому собеседнику.

Его вельможная сестра Зозо Буслаева спала на раскладном диванчике под пледом, побитым молью и годами.

– Меф, позавтракай чем-нибудь и иди куда-нибудь! В школу там!.. – томно сказала она из-под одеяла.

– Чем позавтракать? – спросил Мефодий.

– Чем хочешь. И, умоляю, не угнетай меня бытом! Умоляю! – попросила Зозо и перевернулась на другой бок.

Она надеялась вновь увидеть сон, в котором скромный молодой миллионер, ежась от любви, застенчиво распахивал перед ней дверцу белого «Мерседеса».

Мефодий перекусил рыбной нарезкой и тортом – остатками вчерашней роскоши – и отправился в школу. Подходя к школе, Мефодий не без сожаления отметил, что школа стоит в целости и сохранности. Все профессиональные и непрофессиональные террористы ночью обошли ее стороной.

В дверях школы торчал шестнадцатилетний лоб с трогательной фамилией Кровожилин, сам себя назначивший на ответственную должность дежурного, и проверял сменную обувь. Субъекты без сменки получали от Кровожилина подзатыльник. Зато всех счастливых обладателей сменки великодушный Кровожилин награждал мощным пинком. Просто для исторической справедливости стоит отметить, что сам Кровожилин тоже был без сменки, но это уже лишняя деталь, которую нужно гнать от прозы как барана от новых ворот.

В результате небольшая толпа семи – и восьмиклассников стояла в стороне, терпеливо дожидаясь, пока ветер перемен унесет Кровожилина покурить за школу.

У Мефодия возник соблазн еще раз проверить свой магический дар. Он издали уставился на Кровожилина и сосредоточенно подумал: «Прочь отсюда! Сгинь! Провались!» Однако Кровожилин и не подумал никуда проваливаться, оставшись равнодушным ко всем внушениям. Лишь минут пять спустя разошедшийся Кровожилин, не разглядев, случайно дал пинка старшекласснику и, избегая возмездия, растворился в пространстве как джинн. Но произошло это без всякого вмешательства магии, а сугубо по внутреннему порыву самого Кровожилина.

«Бесполезно! Я бездарен, как крышка от унитаза! Улита меня просто-напросто с кем-то перепутала!» – подумал Мефодий и грустно толкнул дверь школы.

Мефодий вбежал в класс спустя три секунды после звонка. У химички был суровый нрав. Первыми она любила вызывать именно опоздавших. Однако вместо химички в класс худеющим колобком вкатилась завуч Галина Валерьевна.

– К сожалению, у Фриды Эммануиловны большое горе. Она не сможет прийти, поскольку находится на операции, – сообщила она похоронным голосом.

Половина класса издала радостный вопль, но, спохватившись, неумело перевела его в сочувствующий вздох.

– У добермана Фриды Эммануиловны случился заворот кишок. Как раз в эти минуты его оперируют, – продолжала Галина Валерьевна. – Но у меня для вас хорошая новость. Мы, как говорил не помню какой мыслитель, не потеряем напрасно ни вдоха нашей драгоценной жизни. Девочки будут отдирать обои в раздевалке старого спортивного зала, а мальчики выкинут на помойку старый линолеум! И последнее сообщение. Кто думает, что может справиться с куда более ответственной и интересной работой?

Боря Грелкин поднял руку. Мефодий, сидевший с ним за одной партой и прослушавший вопрос завуча, тоже поднял руку, просто за компанию. Больше рук не оказалось.

– Чудесно, Грелкин и Буслаев! Школа и родина гордятся вами! Вы перенесете из подвала в актовый зал двенадцать пней – декорации к спектаклю «Ярослав Мудрый», – сказала Галина Валерьевна.

По дороге половина народу, отправленная отдирать обои и носить линолеум, куда-то улетучилась. Это те, кто поумнее, сообразили, что присутствие все равно никто отмечать не будет. Зато Грелкину и Буслаеву было никак не слинять. Пни никто не отменял, а ответственность была личной.

В подвале, куда их провели, Мефодий долго и мрачно разглядывал пни. Они оказались самыми настоящими и очень тяжелыми. В незапамятные времена у какого-то дурака хватило ума распилить бревно, а потом еще покрыть все распиленные части краской… под дерево. Наверно, для того, чтобы дерево было поменьше похоже само на себя.

– Ты чего руку поднял? – накинулся Мефодий на Грелкина.

– А? – удивился Грелкин.

– Руку, говорю, чего поднял? – почти заорал Мефодий.

– Кто, я? Я не поднимал!

– Что? Не поднимал? А кто тогда поднимал? – взревел Мефодий, не замечая, как на крайнем пне под его взглядом начинает плавиться краска.

– А разве не ты первый поднял? У меня уши заложены от насморка, – подозрительно принюхиваясь, проблеял Грелкин.

– Придурок! – буркнул Мефодий. Он уже успокоился. Злиться на Грелкина было так же невозможно, как обижаться на пингвина.