Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева
Сестра её не слушала.
Элиза ходила из комнаты в комнату, рассматривая следы разрушения: вскрытый почти везде паркет, поломанная, растоптанная мебель, буфет Анжело Каппеллини, отцовская гордость — его уронили, когда отодвигали от стены, и теперь он лежал, словно расстрелянный, навзничь, невидяще глядя в потолок осколками острых, кое-где уцелевших стёкол.
— … и сейф… видишь, что они сделали со стеной…
— Да помолчи ты! Надоела ныть! — прикрикнула на неё Элиза и досадливо поморщилась.
Она подошла к стене в кабинете отца, раскуроченной, пробитой почти насквозь — сквозь гнутые стержни арматуры с оставшимися на них кусками цемента и бетонное крошево можно было различить слабый свет, идущий из смежной спальни, — и, не обращая внимания на грязь и на ошмётки заляпанных шелковых обоев, свисавших словно снятая лоскутами кожа, сунула руку в дыру, где некогда был сейф, и принялась сосредоточенно там шарить.
— Ты! — Кристина задохнулась от внезапно пришедшей на ум догадки. — Ты тоже! Ищешь папину коллекцию!
Элиза, даже не повернув головы на крик сестры, продолжила свои поиски. Потом, видимо, убедившись в их тщетности, вынула руку из дыры, подошла к Кристине, молча отобрала у той распашонку и также молча вытерла запачканные руки.
— А ты, можно подумать, не искала, — наконец сказала Элиза и усмехнулась.
Сестра, как обычно, попала в точку. Как только военные всё здесь разворотили и ушли, Кристина, забыв о захлёбывающейся в истерике шестимесячной дочке, бросилась обыскивать дом. Залезала туда, куда никто заглянуть не догадался, отвернула одну из ножек французского клавесина — но кроме старых, пожелтевших документов, что отец прятал там, больше ничего не нашла, — оставленным у дверей ломиком выломала внутренние стенки шкафов в надежде обнаружить там двойное дно, но увы, двойное дно оказалось только у старого комода, который сто лет назад отец велел перенести в комнату горничных. Дыру в стене, из которой извлекли стальной сейф, Кристина осмотрела куда как более тщательно, чем Элиза. Вооружившись фонариком, она обшарила всё, до чего смогла дотянуться, но всё зря — нигде не было даже камешка из знаменитой коллекции их с Элизой отца, Ивара Бельского.
— Я так и знала, — сестра сунула в руки оторопевшей Кристине мятую распашонку. — После тебя искать что-либо не имеет смысла. Уж если ты сунула везде свой длинный нос и ничего не нашла, то, значит, ничего и нет.
Кристина вспыхнула от возмущения. Длинный нос! На свой бы посмотрела для начала.
Строго говоря, носы у обеих сестёр были одинаковыми. Как и глаза, голубые и яркие, им разве чуть-чуть не хватало отцовской синевы; как и волосы, длинные, блестящие, того удивительного пепельно-жемчужного оттенка, которому завидуют все женщины в мире; как и губы, чувственные, полные, уже не детские, но и не перешагнувшие порог, за которым начинается вульгарность и пошлость. Сёстры были близнецами.
Но несмотря на эту внешнюю схожесть, никто и никогда их не путал. И не потому, что у одной из них была какая-то там отличительная особенность, в виде родинки на щеке, или манеры улыбаться или говорить, нет, родинок им природа тоже отмерила одинаковое количество, и улыбались они похоже и часто даже синхронно, и голос у обеих журчал как весенний ручей, но почему-то то, что в Элизе привлекало и манило людей, в Кристине отталкивало и раздражало. Всё это, разумеется, не способствовало хорошим отношениям между сёстрами — они не дружили в детстве, соперничали в подростковом возрасте, а, став взрослыми, едва терпели друг друга.
Будь у них жива мать, скорее всего, острые углы и разъедающая душу ревность со временем бы сгладились. Как это часто случается в семьях, родители бы просто поделили девочек: мать любила бы одну, отец — другую, и это установило бы хоть какой-то паритет, но увы. Отец, как и все остальные, отдавал явное предпочтение Элизе, а Кристине доставались лишь жалкие крохи, объедки отцовской любви. И если б только отцовской любви! Кристине вообще везде и всюду доставались одни объедки!
— Ладно, чего застыла, пойдём дальше, — Элиза небрежно оттолкнула ногой кусок выломанного паркета и вышла в коридор. Кристина покорно потрусила вслед за сестрой.
Сейчас, после смерти отца и, главное, после превращения их привычного чистенького мира в бродячий, полунищенский цирк-шапито, она, как никогда, зависела от Элизы и понимала это. И тому, что Кристина и её полугодовалая дочь были всё ещё живы, а не разделили участь многих их знакомых и друзей, не валялись в куче дерьма с простреленными головами и не болтались в петле на кованных фонарях ботанического сада, только потому, что их фамилии стояли в чёрном списке кровавого генерала Ровшица, Кристина была обязана исключительно Элизе.
У её сестрицы был отменный нюх, и что Элиза умела лучше всего, так это держать нос по ветру, поэтому, едва задул ветер перемен, даже не ветер, а так, лёгкий бриз (никто из них ещё даже толком не понимал всей серьёзности ситуации), как Элиза откуда-то выкопала своего хлыща с неблагозвучной фамилией Скуфейкин, протащила его по всем салонам и гостиным, и — удивительное дело — его приняли. И даже отец, который, казалось, не признавал никаких других фамилий, кроме Бельских, Андреевых, Платовых и Ставицких, который в штыки принял брак самой Кристины — ведь её избранник не отвечал нужным критериям, — и которого с этим браком примирило только рождение внучки, маленькой Лидочки, и тот неожиданно благосклонно отнёсся к тому, что его дорогая Элизочка спит с человеком лакейского происхождения.
Кристина хорошо помнила, как отец, бледный, почти белый, что выдавало крайнюю степень его гнева, велел Элизе пройти с ним, и та, не смахивая улыбки с кукольного личика, впорхнула в кабинет вслед за отцом, а спустя несколько минут выпорхнула оттуда всё с той же улыбкой. О чём они говорили, Кристина так никогда и не узнала, но после этого Скуфейкин почти открыто поселился в их доме, а когда, несколько месяцев спустя грянула буря, оказалось, что Скуфейкин — правая рука генерала Ровшица, что-то среднее между казначеем и финансовым советником, что в их новом мире означало практически сорванный джек-пот.
— В принципе я ожидала, что будет хуже, — Элиза вошла в спальню отца, не торопясь, огляделась. Матрас был стянут с кровати и вспорот, жалобно топорщились тонкие, оголённые пружины. — Но, в целом, всё поддаётся восстановлению.
— Поддаётся, да, — эхом отозвалась Кристина.
— Вик прикажет всё отремонтировать, мебель, какую можно, отреставрируем, и, как только всё будет готово, мы с Виком переедем сюда.
Дурацкое имя Вик вместо обычного Виктор, которым звала
