Падение владык (СИ) - Ольга Ружникова
Свечей аж три — и вполне себе приличный подсвечник. В Лютене у Алана в комнате был почти такой же.
А кто это у нас явился прервать последний скудноватый ужин-завтрак? Неужели сам император? Еще не привык к новому титулу? Не научился всё перепоручать холуям? Или просто хочет позлорадствовать лично?
— Приятного аппетита, кавалер Эдингем, — император уселся напротив. Как какой-нибудь капитан. Эвитанский. В Мидантии и у капитанов правила другие.
А если узник набросится? С другой стороны, он не вооружен. В отличие от императора. А какова здесь правящая семья — Эдингем уже убедиться успел. А уж этот, переигравший всех, наверняка полон и других сюрпризов.
Да и казнь за нападение на члена императорской семьи запросто из легкой и быстрой превратят в долгую и мучительную. В Мидантии это умеют. Хуже только на Востоке.
А Алан-то Евгению еще сочувствовал. Когда считал смертником.
А тут овцы и волки меняются как погода в Ритэйне.
— Спасибо, Ваше Величество. — Эдингем отложил не слишком вкусную курятину. — И здравствуйте.
Не воспроизводить же в камере ритуал приветствия правящей пурпуророжденной особы. И места не хватит, и император явился не при регалиях. Таскать тяжеловато?
Да и вроде — в пурпуре рожден только Константин. И Зоя. Потому как их папаша тогда уже запихнул свой эфедрон на трон.
— Рассказывайте.
— О чём, Ваше Величество?
— Кавалер Эдингем, — император не повысил голоса. И не улыбнулся. Всё же не принцесса Юлиана. — В Мидантии еще больше способов развязать чужой язык, чем в Эвитане. И вам это прекрасно известно. Так что вы отдаете себе отчет, что заговорите — и очень быстро. Еще вам прекрасно известно, что ваш покровитель Бертольд Ревинтер не успеет вас спасти — даже если захочет. А он вами легко пожертвует ради политики — это вам тоже известно. Октавиан Мидантийский Барс, даже если что-то вам и обещал, не назвал вашего имени в списке своих условий. И вы вряд ли выдадите кого-то действительно вам дорогого. Если вы, конечно, не любовник одной из принцесс. Или принца. Так что я вас слушаю.
Не любовник. Всего лишь случайный и подневольный партнер. Для обеих — в заговоре, для одной — за ратной доской.
Чего? Принца⁈ Алан едва не подавился вином. Хорошо еще, курицу откусить не успел.
А как быть, если тебя вот так запросто в любители квиринской любви записали? И в морду императору не дашь.
— Я расскажу всё, что знаю. Но у меня есть условие, Ваше Величество, — обнаглел он.
Эдингем — хороший ученик, прекрасная и ужасная принцесса Юлиана? Тройку с минусом поставишь?
— Даже так? Называйте.
— Вы не удивлены?
— Вы — такой же преступник против трона, как и Октавиан. А его условия я выполнил.
Значит, как Октавиан. И как сам Евгений. Если бы ему не повезло. Сейчас бы в соседних камерах сидели. Остывающих куриц лопали.
Или нет? Принцу даже перед казнью положен куда больший комфорт. Небось бы вместо курицы и впрямь «пятнадцать способов» приволокли. И вино поприличнее. Еще дыбу бы позолотили. Палача обрядили в пурпур. А то и вовсе назначили бы из знатнейшей семьи. Десяток родов за такую честь передерутся.
Где ты, прекрасная принцесса-лисица? Примеряешь пурпурную предсмертную рубаху? Закалываешь пышную гриву? Репетируешь, как изящнее класть голову на плаху?
Такая и плаху запросто в камеру попросит. Чтобы всё было безупречно. Идеально. Точнее, она сама. А враги — небезупречны и неидеальны.
Уж Юлиана-то покрасуется в последний раз, не сомневайтесь. Если, конечно, прежде не заглянет на ту самую золоченую дыбу.
Из-за Мидантийской Лисицы сейчас тоже десяток знатных павлинов место палача делят?
Просить помилования? Тут так помилуют…
Заодно еще полное прощение и свободу? Не дадут.
Один шанс — заинтересовать. А заодно и удовлетворить собственное любопытство. И… тревогу.
— Тогда, Ваше Величество, я прошу вас узнать, что было известно вашему покойному брату Роману о близких мне людях в Эвитане.
2
Глупо было на что-то надеяться. И потому надежду Евгений оставил за порогом. Вместе с верой — она больше подойдет его аравинтскому тезке.
Чего ждал отец — смерти, заточения в каземат? Ослепления? Всего того, что сам уготовил Константину, а Роман — Евгению. Ну и покойный Иоанн — Зордесам.
Церковники верят, что грешников после смерти ждет Бездна. Огненного Льда и Ледяного Пламени.
Нет. Грешники просто рождаются снова — в Мидантии. Или на худой конец — в Мэнде. Или по очереди. В зависимости от греховности.
— Среди бумаг Романа… — Звучит-то как! — Обнаружилось нечто любопытное. Он готовил мятеж.
— Это ты мне говоришь? После того, как сам меня сверг? — отец хрипло смеется. — Да еще и убил Романа — своей рукой, я слышал. Надо же — хватило пороху. И даже слезы не пролил. Тебе нет смысла врать теперь. Как и оправдываться. А Роман и так получил бы всё — после моей смерти.
Значит, правда. Отец и впрямь уже нашел себе нового наследника. Более достойного.
— Значит, он устал ждать. Ты мог протянуть до его старости. А Роман никогда не отличался терпением. В этом он — не ты. Но почему, отец? Роман — безумный садист, но ты… Зачем?
Борис Предатель, преданный всеми детьми абсолютно, глотает вино залпом. Одна пустая бутылка уже стоит рядом. Да и в этой виднеется дно.
— Лучше Роман, чем мягкотелая тряпка, вроде тебя. Которой может вертеть любая баба. Даже твоя София. Я присматривался к тебе долго. Ты ни на что не годен.
— Ты и сейчас так думаешь?
— Плевать, что я думаю сейчас! Я теперь — не ценнее ее! — Опустевшая посудина летит в стену.
Темные брызги на бежевых пятнах. Прислать отцу в следующий раз золотое? Какая разница, чем спиваться — в таких количествах?
— Ты не вернешь мне трон — даже ты. Раз уж тебе сдуру повезло.
Да, Октавиан и впрямь держит слово. В Мидантии такое — везение.
Потому Евгений ему и поверил.
— А мысли проигравших не волнуют никого, — прорычал бывший император. — И никому не интересны. Ни мои, ни покойного Иоанна, ни Зордесов.
— Тогда — вообще ничьи. Все проигрывают смерти.
— Наконец-то ты прозрел, сынок. Именно так. Важна лишь жизнь. Историю пишут победители. Бери всё — раз уж сумел взять трон.
— Спасибо, отец. Я пытаюсь.
— Я всю жизнь тебе это долдонил! Рад, что ты усвоил хоть сейчас. Ради этого можно и сдохнуть.
— Ты не сдохнешь.
— Значит, отца пока не можешь? Только брата? Я знал про Романа. И мог остановить его — в любой миг.
— И позволял играть
