К. Медведевич - Ястреб халифа

Джунгар гаркнул по-своему и перетянул спину Али Занди нагайкой. Старик вскрикнул, степняк снова замахнулся — и тут по залу хлестнул злой окрик. Из тьмы свистнуло — и конвойный без звука упал с коня со стрелой в груди. Двое джунгар, не обращая внимания на свалившегося товарища и поскакавшего во тьму коня, подхватили Али Занди под локти и чуть ли не понесли вперед.

У края ковра послов грубо пихнули в спину, заставляя встать на колени. Рукн ад-Дин склонил голову, не решаясь ее поднять, — от их смирения сейчас зависела жизнь тысяч людей.

— Зачем вы здесь? — звякнул над ними нечеловеческий голос.

Среди цоканья, лошадиного храпа, злых выкриков и гулкого топота копыт — в боковом зале ловили сбежавшего коня, — Рукн ад-Дин хорошо слышал хриплое дыхание своих товарищей. С его лица бежал пот. Что ж, нужно было решаться.

— О господин…

— Чей? — в голосе звучала ледяная, как снег на пиках Паропанисад, злость.

С носа старика упала и разбилась о гладкий мрамор еще одна капля пота.

И он решился:

— О самийа! Среди тех, кто ждет решения своей участи в цитадели, есть виновные — и есть невинные. И даже среди тех, кто давал присягу эмиру аль-Валиду, не все виновны.

— Да неужто?

— Люди выполняли приказы тех, кто пришел в город и взял их души в кольцо копий. Мы провозглашаем хутбу на те имена, которые нам подают пятничным утром, о самийа. Ты травишь волками овец, о Тарик.

И Рукн ад-Дин поднял голову. Нерегиль сидел не далее, чем в трех шагах от него. Бесстрастное лицо не выражало ничего. Только глаза были живыми — злые. Очень злые. Старый имам встретил их взгляд — и выдержал его, именем Справедливого.

Наконец, бледные губы разомкнулись:

— Зачем вы здесь?

— Почтенные Халаф ибн Халликан и Марваз ибн Умар предлагают сдать цитадель, о Тарик.

— Как же у них получится сдать цитадель с тысячью гвардейцев, да еще и полную воинов ополчения?

— Они взяли градоначальника и каидов под стражу — и готовы выдать их тебе на суд и расправу, когда ты того пожелаешь. Ополченцев больше, чем воинов гарнизона, и они хотят сдаться.

Нерегиль расхохотался.

Его издевательскому смеху вторили те, кто сидел на коврах за его спиной и стоял вокруг — джунгары хлопали себя по бедрам, кони храпели и испуганно ржали, вздергивая морды.

Отсмеявшись и утерев рукавом выступившие на глазах слезы, нерегиль прищурился — и вдруг спросил:

— А тебе почему противно передавать мне эти условия?

Ну что ж, видно, все равно никому не выжить. Начистоту так начистоту:

— Я полагаю, что это подло — предавать своих защитников, о Тарик. Ирар ибн Адхам и Аббас ибн Раббьях готовы были положить жизни за жителей этого города.

— Вот кого я повешу с большим удовольствием, так это их, — криво усмехнулся Тарик. — Причем не за измену халифу. А за нерадивость. Я учил их прежде всего думать о людях из окрестных вилаятов и о тех, кто не может укрыться за стенами. А они оставили их на произвол судьбы. Плохой градоначальник из твоего Ирара ибн Адхама. Этому городу нужен новый наместник.

Имам Пятничной мечети лишь поник головой.

— А может, тебе и кади с амилем жалко, а, старик?

— Никто не знает своего ответа на Страшном суде, о самийа. В одной старой книге сказано: хорошо получить воздаяние в этой жизни, чтобы не оставить возмездие на Последний день. Но там же и сказано: если ягненок погибнет на берегу Нарджис — ей-ей, за это в день Страшного суда спросится с тебя.

Тарик хмыкнул. И спросил:

— И что же ты предлагаешь мне сделать, о Рукн ад-Дин?

— Пощадить всех, кто желает сдаться на твою милость, — тихо, но внятно ответил имам.

— А что, ибн Адхам и ибн Раббьях готовы сдаться?

— Они не верят в твою милость, о Тарик.

Нерегиль надолго задумался.

А потом язвительно проговорил:

— Странный ты человек, Рукн ад-Дин. На твоих глазах за эти два дня убили тысячи людей, а ты пролил слезы лишь по дурацкой исписанной бумаге. Почему?

— Эта книга учит людей быть милостивыми. Сжигая ее, мы уничтожаем урок милосердия.

— Милосее-ердия… — зло передразнил его нерегиль.

И снова замолчал. Потом махнул рукой:

— Ладно. Я отправлю к воротам крепости гонца с известием, что принимаю ваши условия. Предателей казнят — таковым уже ничего не поможет, даже твоя книга. Градоначальника я велю повесить тоже — он лишний на этой земле, пусть встретится с вечностью. Но я пощажу их сыновей и их харимы.

Старый имам благодарно припал лбом к холодному мрамору.

— Что же до гвардейцев и их каидов — они тоже предатели своего господина, халифа аш-Шарийа. Изменивших присяге я не прощаю. И не вздумай даже просить меня за них.

Старик благоразумно молчал.

— А вот трусов и поганцев из ополчения, забывших свой долг и вдруг расхотевших умирать, я уважу — их не убьют. Я возьму их с собой к Самлагану — нам нужны люди, чтобы штурмовать стены. Правда, Онгур?

И молодой джунгар за его спиной откликнулся:

— Да, повелитель.

Рукн ад-Дин хотел было уже поблагодарить и поклониться на прощание, как его настигло последние распоряжение:

— Да, и еще. Твои товарищи могут идти туда, откуда пришли. И пусть не трясутся — никто их не тронет. Чжочи!

— Да, мой повелитель!

— Дайте им хороших смирных меринов и два десятка сопровождающих с факелами. И смотрите мне — не окажете почтенным старцам уважения, повешу вверх ногами. Да, тот десяток, что привел их сюда, повесить — люди, которые не уважают старость, не достойны ни жить, ни встретить вечность в старости.

— Да, мой повелитель!

— Ну а ты, о Рукн ад-Дин, — холодные злые глаза уставились ему прямо в лицо, — ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня в походе на Хорасан.

Мейнх,

месяц спустя

— Кии-ии, кииии-ии…

Из лазоревого поднебесья падал крик ястреба.

— Кии-ииии…

За зубцами верхней площадки факельной башни простиралось лишь небо — выцветающая голубизна исхода лета, расходящаяся перистая кисея легких верховых облаков. Далеко-далеко на северо-востоке вставала стена гор Пепла, Джабаль аль-Наффаз, — изломанная гряда, сливающаяся с колышущимся виднокраем степного раздолья.

Раскрывая веером ослепительно-белый с исподу хвост, наставив мощные лапы, ястреб пал Тарику на наруч. Когти с силой вошли в защищавшую предплечье кожу, рука нерегиля мотнулась от налетевшего веса огромной птицы. Ястреб захлопал серо-песочными рябыми крыльями, хищно разевая клюв:

— Кии-киии…

Переступая по тисненой коже, птица наклонялась и тянула шею к лицу нерегиля — желтый клюв раскрывался, показывая черный круглый язык, круглые глаза ярко блестели. Казалось, ястреб сейчас вынет Тарегу глаза — так близко они сошлись… лицами?.. потому что Митрион, похоже, что-то говорил своему господину.