Урсула Ле Гуин - Рыбак из Внутриморья

Шевек надел куртку и встал в дверях, ожидая ее.

Сперва они шли молча. Снег хрустел и поскрипывал под ногами.

— Вы действительно слишком вежливы для…

— Для кого?

— Для анархиста, — сказала она своим звонким детским голоском, в котором, впрочем, чувствовались чисто женские, теплые, вкрадчивые интонации. (Что-то общее было в ее тоне с тем, как разговаривали с ним Пае и Ойи в Университете и других официальных местах.) — Я даже разочарована. Я-то думала, вы будете неотесанным грубияном, даже опасным немного.

— Я такой и есть.

Она искоса на него взглянула. Голова ее была укутана алой шалью; на этом ярком фоне глаза ее, и без того оттененные белизной снега, казались необычайно темными и блестящими.

— Что же вы тогда, словно ручной, покорно провожаете меня до станции? А, доктор Шевек?

— Шевек, — мягко поправил он. — Не «доктор», а просто: Шевек.

— Это что же, ваше полное имя — и никакого другого нет?

Он кивнул и улыбнулся. Он чувствовал себя отлично — был полон жизни, радовался ясному морозному воздуху, теплой отлично сшитой куртке на нем, хорошенькой женщине рядом… Никаких забот, никаких тревог, никаких тяжких мыслей — ничто не мучило его сегодня!

— А это правда, что анаррести имена дает компьютер?

— Правда.

— Как это ужасно — получить имя от какой-то машины!

— Почему ужасно?

— Но это же так механически, так неличностно…

— Это неверно. Что может быть более личным, более характерным для тебя, чем имя, которого нет больше ни у кого на планете?

— Ни у кого? Вы единственный на Анарресе Шевек?

— Пока я жив, да. Но до меня были и другие.

— Родственники, вы хотите сказать?

— Мы не особенно хорошо знаем своих родственников; видите ли, все мы считаемся родственниками. Я не знаю, кто были эти другие Шевеки; помню только одну женщину — она была из Первых Поселенцев. Это она изобрела подшипник, которым до сих пор пользуются у нас в тяжелом машиностроении, он так и называется: «шевек». — Шевек снова улыбнулся. — Очень неплохой способ увековечить себя.

Веа покачала головой:

— Господи! А как же вы отличаете женщин от мужчин?

— Ну у нас есть некоторые испытанные способы…

Секунда — и она снова от души расхохоталась. До слез.

Потом вытерла глаза — от холода ресницы слипались — и сказала:

— Да, вы все-таки действительно неотесанный нахал!.. А что же, они вот так и решили взять себе эти искусственные имена и придумали новый язык, чтобы отказаться от всего старого?

— Поселенцы Анарреса? Да. По-моему, они были неисправимыми романтиками.

— А вы разве нет?

— Нет. Мы очень прагматичны.

— Но ведь можно быть и романтичным прагматиком, — сказала она.

Он не ожидал от нее столь глубоких мыслей.

— Да, пожалуй, — кивнул он.

— Что, например, может быть более романтичным, чем ваш прилет сюда, — в полном одиночестве, без гроша в кармане да еще с намерением выступать от имени своего народа?

— Увы, я слишком скоро оказался полностью развращен вашей роскошью!

— Роскошью? В университетском общежитии? Господи! Дорогой мой! Они что же, ни разу не сводили вас ни в один приличный дом?

— Меня водили во многие дома, но все они так похожи! Я бы очень хотел наконец получше узнать Нио Эссейю. Я видел только внешнюю ее сторону — так сказать, нарядную обертку. — Он использовал это выражение, потому что с самого начала был восхищен привычкой обитателей Урраса буквально все заворачивать в чистую красивую бумагу или пластик, класть в нарядную коробку или оборачивать фольгой. Белье из прачечной, книги, овощи, одежда, лекарства — все попадало к нему в руки красиво и надежно упакованным. Даже пачки писчей бумаги были в пестрых пакетах. Словно предметы ни в коем случае не должны были касаться друг друга. У него и самого уже возникло ощущение, что и сам он тоже давно и весьма аккуратно упакован в красивую обертку.

— Я понимаю. Они заставили вас пойти в Исторический музей… совершить поездку к памятнику Добунну… выслушать какую-нибудь речь в Сенате! — Он засмеялся, потому что она в точности описала маршрут одной из его поездок, совершенных прошлым летом. — Да, я понимаю! Они всегда одинаково глупо ведут себя с иностранцами. Но я позабочусь о том, чтобы вы увидели настоящий Нио!

— Я бы очень хотел!..

— У меня много замечательных знакомых. Я их коллекционирую. А в своем Университете вы — как в ловушке; и все эти скучные профессора и политики… Кошмар! — Она продолжала болтать, и ему было приятно слушать ее: ощущение было похоже на невольное и бесцельное прикосновение солнечных лучей или падающих снежинок….

Они подошли к маленькой железнодорожной станции Амоено. У Веа был обратный билет, и поезд должен был подойти с минуты на минуту.

— Не ждите — замерзнете.

Он не ответил, просто стоял рядом, громадный в своей подбитой мехом куртке, и смотрел на нее ласково и любовно.

Она опустила глаза, стряхнула снежинку с вышитого обшлага своего пальто.

— У вас есть жена, Шевек?

— Нет.

— И никакой семьи?

— Ах… да, конечно! У меня есть парт… любимая женщина; у нас с ней двое детей. Извините, я думал о другом. Понятие «жена», видите ли… я всегда считал, что оно свойственно только Уррасу.

— А что такое «партнер»? — Она озорно посмотрела прямо на него.

— Наверное, то же самое, что у вас «жена» или «муж».

— Но почему же ваша жена не прилетела с вами вместе?

— Она не захотела, да и младшей дочке всего год… Нет, теперь уже два. А еще… — Он колебался.

— Что же еще?

— Видите ли, там у нее есть любимая работа, а здесь ее не было бы. Если бы я знал тогда, сколь многое здесь ей пришлось бы по душе, я бы уговорил, упросил ее поехать. Но я не знал. Да и потом, это вопрос безопасности, вы же понимаете.

— Безопасности — здесь?

Он снова поколебался, но все же сказал:

— Не только. И там — когда придется возвращаться.

— И что же с вами тогда может случиться? — спросила Веа, глаза ее округлились от любопытства. Поезд уже показался из-за холма, подъезжая к станции.

— О, может быть, и ничего. Но некоторые люди там считают меня предателем, потому что я всегда пытался наладить дружеские отношения с Уррасом. Вот эти люди могут выкинуть весьма неприятные штуки… И мне бы не хотелось подвергать опасности ни ее, ни детей. У нас уже были некоторые неприятности перед моим отъездом. Вполне достаточно.

— Вы хотите сказать, что вам грозит реальная опасность?

Он наклонился к ней, потому что голос ее заглушал грохот подходившего поезда.