Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева
Ей снова было двенадцать лет, жёсткие непослушные волосы топорщились из плохо заплетённой косы, болела разбитая на физкультуре коленка. Мягко шуршали страницы бумажной книги, к ним хотелось прикоснуться ладонью, поймать застывшее в них тепло, но она не смела, только следила глазами, как Иосиф Давыдович аккуратно переворачивает прочитанную страницу, любовно разглаживает, поднимает глаза, и улыбка разбегается по лицу лучиками мелких морщинок.
Она видела это всё как бы со стороны и одновременно была там, в том маленьком классе. Слышала отрывистое Пашкино дыхание, ловила скептические ухмылки Борьки. И снова звучали слова Вечной Книги, облачённые в голос старого учителя.
Анна встряхнула головой, и видение рассеялось. Остались только добрые и мудрые глаза Иосифа Давыдовича, наблюдающие за ней со старой потрескавшейся фотографии на потемневшем от дождей и ветра деревянном кресте. Она наклонилась, достала приготовленную дома чистую салфетку, бережно протёрла пыльный пластик. Ей показалось, что Иосиф Давыдович благодарно улыбнулся ей с фотографии.
Рядом возился Павел. Перемешивал кисточкой краску в банке, задумчиво оглядывая старую оградку с кое-где облупившимся покрытием. Борис стоял рядом, на деланно равнодушном лице играла знакомая полуулыбка-полуухмылка. Когда он последний раз был здесь с ними? Кажется, года три назад или даже больше — Литвинов не любил кладбище.
Анна выпрямилась, заправила за уши мешавшие ей волосы, медленно принялась закатывать рукава рубашки, поглядывая на дорогу, которая хорошо была видна отсюда.
Могила старого учителя, первая на их городском кладбище, — с неё собственно всё и началось, — располагалась чуть в стороне от всех остальных, на небольшом пригорке. Два года назад Павел с Гришей посадили здесь берёзку с кленом, два тоненьких юных деревца, которые отчего-то напоминали Анне двух влюблённых подростков, неловко и смущённо касающихся друг друга руками-веточками. Сейчас деревья уже выросли, окрепли, берёзка тянула к солнышку кудрявую макушку, чуть присыпанную сентябрьским золотом, а кленок отставал, как отстают в росте мальчики по сравнению с вечно их во всём опережающими девочками, но они по-прежнему держались за руки, переплетали свои ветви, и меленькие листочки берёзки утопали в широких резных ладонях клена.
Анне хотелось верить, что Иосиф Давыдович видит всю эту красоту: и тоненькие деревца, и солнце, запутавшееся в зелени листьев, и синь высокого неба, и пыльную дорогу, обвивающую пригорок. Всё видит, как увидел это однажды в миражах, поднимающихся туманными картинами над обнажённой и страшной в своей наготе землёй.
— Анечка, мне бы хоть глазком взглянуть. Хотя бы одним…
Она помнила, как он сказал ей это. Даже не сказал — прошелестел, слова, уже невесомые, слетели с его дрожащих губ тихим облачком, повисли в тишине пустой палаты. Она сидела на стуле, рядом с кроватью, держа на коленях книгу. Теперь не он, а она читала ему. Читала каждый вечер, понимая, как немного уже их осталось, этих вечеров.
— Анечка, хотя бы одним глазком…
Она поняла его так и невысказанную просьбу, потому что между ними уже давно установилось что-то, даже крепче чем просто связь между учителем и ученицей. Потому что привыкла угадывать его малейшие движения и желания.
— Конечно, Иосиф Давыдович, конечно. Паша всё сделает. Не волнуйтесь.
Обещание вырвалось само, хотя Анна совсем не была уверена, что Павел согласится, не отмахнется от неё, не спишет желание их учителя на стариковские причуды. Она бы не осудила Павла, откажи он ей тогда — видела, как он мечется, как устаёт, с тревогой ловила иногда отчаяние в любимых серых глазах, знала, что процесс освоения земли идёт далеко не так гладко, как хотелось, — но Павел согласился. Он всё понял. И на её сбивчивую речь только молча кивнул: всё сделаем, Аня, всё организуем, не переживай.
Павел сам вынес Иосифа Давыдовича. Вынес на руках, бережно, как любимое дитя, усадил в подготовленное инвалидное кресло, медленно — колеса увязали в мокром песке — вкатил на одну из сопок.
Анне стало страшно. Она, как и Иосиф Давыдович, тоже в первый раз вступила на землю, и то, что она видела перед собой, наводило тоску и уныние. Их словно забросили на необитаемую, непригодную для жизни планету, где слепило солнце, ноги утопали в грязи, а холодный ветер, зло хохоча, швырял пригоршнями мелкий колкий песок. Она с тревогой посмотрела на старика, но лицо Иосифа Давыдовича было спокойным и умиротворённым. И она каким-то шестым чувством поняла, что старый учитель видит перед собой нечто другое, большое и таинственное, что не каждому под силу разглядеть.
Павел присел перед стариком на колени, бережно поправил сползший плед.
— Не холодно, Иосиф Давыдович?
Старик не ответил. Улыбаясь и всё ещё глядя перед собой, он тихо произнёс:
— Как же здесь красиво, Паша…
— Да, очень красиво.
— Лес, речка и поле… поле с одуванчиками.
— …и поле с одуванчиками, — повторил за Иосифом Давыдовичем Павел.
Анна сначала подумала, что Павел просто не желает расстраивать их учителя, произнося вслед за ним эту нелепицу, но потом поняла. Они оба — и столетний старик, и этот сорокапятилетний мужчина, бывший для Анны всем, её любовью и её миром — они оба действительно всё это видели. И быструю речку, в прозрачной воде которой у берега плещутся мальки, и высокие сосны, гудящие на ветру, и уходящую вдаль дорогу, над которой клубами поднимается сонная пыль, и поле… огромное одуванчиковое поле, тянущее к солнцу золотые ладони.
— Паша, у меня к тебе есть ещё одна просьба, — морщинистая рука накрыла ладонь Павла. — Не сочти за стариковский каприз, но… нельзя ли меня похоронить на земле? Если это возможно, конечно.
Павел просто кивнул. И Анна поняла — он исполнит последнюю просьбу их старого учителя.
На следующий день Иосиф Давыдович умер — тихо, во сне. Словно всю свою жизнь дожидался этого момента, как в Библии, когда Бог сказал Ною: выйди на землю…
— И сказал Бог Ною: выйди из ковчега ты и жена твоя, и сыновья твои, и жёны сынов твоих с тобою; выведи с собою всех животных, которые с тобою, от всякой плоти, из птиц, и скотов, и всех гадов, пресмыкающихся по земле: пусть разойдутся они по земле, и пусть плодятся и размножаются на земле…
Анна вздрогнула. Павел проговорил эти слова тихо, глядя куда-то вдаль, словно там, на небе ему открылись начертанные памятью строки.
— Эка ты шпаришь, Паша, как по писаному, — насмешливо проговорил Борис. Он хоть и стоял в нескольких метрах, но всё слышал. — Только не говори мне, что ты ударился в религию и по ночам штудируешь Библию.
— С детства в память врезалось, — немного смущённо ответил Павел. —
