Пастыри чудовищ. Книга 3 - Елена Владимировна Кисель
Приоткрылась пасть, показав иглы страшных клыков.
Взгляд твари был цепенящим, слишком уж осмысленным. Скользнул по мне, ощупал «горевестник» (Нужно его бросить, — мелькнуло внутри, бросить и отойти — но пальцы будто приклеились к оружию). Потом мортаха привлекла суета на трибунах: там разбегались в разные стороны слуги, а Трогири-младший всё верещал, тоненько, отчаянно, чтобы они сделали что-то…
Рывок Нэйша я не увидел — предчувствовал. Потому что знал, что он будет — и сердце лениво, замедленно выдало бесконечный удар, наполненный истошным верещанием крысы: «Брось оружие, брось, дурак, отойди в сторону!»
На втором ударе я осознал, что готов заорать это вслух.
А потом где-то между ударами меня швырнуло устранителю вслед. Мортах и Трогири отступили и смазались, взгляд приковался к серебристой цепочке, которая взметнулась навстречу протянутым рукам, оставалось совсем немного: дотянуться, одно движение — разрезать верёвку, взметнуть дарт, поднимаясь…
Мне бы не успеть — но связанные руки замедлили его.
Прыгнул я почти наобум, совсем не грациозно, вот только Нэйш в этот момент был в движении, в текучем рывке навстречу дарту, и мой вес (хвала пирожкам Аманды), помноженный на разбег, всё-таки оказался у него на спине неожиданно. Сбил равновесие до падения, и уже в падении я, не переводя дыхания, съездил устранителя рукояткой «горевестника» пониже затылка, получилось вскользь и неудачно; ответный удар локтем чуть не вышиб из меня дух, и тело вспомнило прежние навыки: упереться коленями, лёжа на арестованном, зафиксировать шею, приставить к голове Печать, тьфу ты, дуло.
— Лежать! — голос срывался в визг, заходился обезумевший грызун внутри, и нельзя было думать, что я делаю, потому я просто вжимал дуло в затылок «клыка» и орал изо всех сил: — Не смей, ублюдок, только дёрнись, на месте положу, лежать!!
Я орал, угрожал и честил Нэйша словечками из лексикона то ли законников, то ли пиратов. Выдавал такое, чему позавидовала бы Фреза — и сам ужасался, и всё равно орал дальше. До боли в горле, до полного оглушения себя же — потому что понимал, что удержать его мне не удастся.
— Замри, мразь, только дёрнись! Убью, тварь!!
Всё равно, что пытаться прижать к земле бешеного алапарда. Масса не спасала, а у устранителя оставались свободными ноги, я постарался только вцепиться в него покрепче, когда меня подкинуло и перевернуло, перед глазами мелькнуло змеиное жальце дарта — подползало всё ближе, повинуясь хозяйскому зову. Потом меня саданули под дых, и прямо над собой я увидел бледное лицо устранителя, плотно сжатые губы, серебристые острые блики в немигающих глазах.
Левая рука проскользила, я попытался захватить в горсть чёрную ткань и нацелить «горевестник» хоть куда-то, но цепкие пальцы ужалили запястье, и оружие Пустошей вырвалось, отпрыгнуло к дарту.
— Зам…
Он действительно замер — и время с ним, и сердце опять тоже. Потому что теперь устранитель смотрел не на меня. На что-то правее и выше. Я знал, что это — и не хотел этого видеть, но я всё-таки невольно проследовал за его взглядом, поднял голову.
Тварь стояла над нами, пронизывая алыми углями глаз.
ЗВЕРЬ
Жертвы у Запретительной Черты не кричат. Разбегаются, прячутся. Знают, что я главный.
Логово прямо передо мной. Оно большое, деревянное, у него запах смерти. Может быть, обследовать его ближе, поискать Охотника?
Но запах ведёт вокруг логова. Запах и цель. Стучащая под кожей всё громче, нетерпеливее.
Найди Охотника. Убей Охотника!
Я огибаю логово и вижу странную поляну. Вокруг неё тоже есть магия-защита, только слабая, много прорех. У одной прорехи три жертвы. Но я им не показываюсь. Наблюдаю.
На поляне двое. Он и тот, неуклюжий, с магией холода. Они стоят так, будто хотят схватиться.
Но ни в одном я не чую желания убить.
Поза Его — игра и рывок. Поза другого — страх и сомнение.
Выше ещё есть люди, закрыты глупой, дырявой Чертой. Несколько жертв. И один, которого я чуял уже до того.
В день, когда меня позвали.
Этот кажется старым, очень слабым. Но в нём есть желание смерти. И он смотрит сверху вниз на двух других, как охотник на дичь.
Я запеваю охотничью песнь. Делаюсь вихрем и прохожу через трёх глупых жертв у прорехи.
На поляне снимаю маскировку. Добавляю в позу вызова и угрозы.
Ответит мне кто-нибудь?
Жертвы, которые сидели высоко, смешно кричат и разбегаются. Особенно кричит один. Очень громко, как птица.
Но Он хочет достать жало. Второй Ему мешает. Прыгает на спину, и они борются. Такие слабые. Но в них есть что-то непонятное, и я иду рассмотреть ближе.
Подхожу и становлюсь над ними. Кто-то бросит вызов?
Они лежат неподвижно. Молча. Они безоружны. И это поза покорности.
Один из них правда убийца, но не охотник. А второй под высшим покровительством.
Не угроза и не моя цель. Отворачиваюсь и иду к тому, который сидит высоко.
Остальные испугались и убежали. И одна из жертв всё смешно, громко кричит. Но тот, к которому иду я, не двигается. Он пахнет деревянным логовом и смертью из него. Сотней охот. Безумием. Вызовом.
Пахнет целью и словами «Лучший из охотников».
Я иду не торопясь и даю ему возможность ударить. Схитрить. Применить маскировку. Выпустить клыки. Отрастить когти. Но он только сидит и смотрит неподвижно, и хрипит, как раненый зверь.
Солёный запах страха в воздухе. Он боится меня? Хотя посылал ко мне других, которых я убил?
Заходя за прореху в Черте, я слышу его сердце. Оно трепыхается, как пойманная дичь. И сам он изломанный и старый, поднимает лапу и слабо машет ей перед лицом. Просит пощады?
Но он тот самый, кому подчиняются в этих местах. Кто слал за мной всех остальных. Значит, он хитрый, ловкий. Смог их подчинить.
Я становлюсь перед ним и смотрю Охотнику прямо в глаза. Пью текущий из них страх: я сильнее! Я — вершина цепи!
А он смотрит на меня и хрипит, и сердце его трепыхается всё слабее. Потом умолкает.
Плохо, что быстро издох. Я попугал бы его ещё.
Боя не вышло. Но цель отступает. Не рвёт больше вены изнутри. Не кричит в ушах. Цель тоже понимает, что я тут самый лучший Охотник.
Цель говорит, — можно уходить.
Я пою короткую, торжествующую песнь, и она несётся над воплями испуганной жертвы.
