Владимир Романовский - Год Мамонта

— Перспектива наврана, да и композиция хромает, — услышал Зигвард голос за своей спиной.

Он обернулся. Голос был моложе своего обладателя лет на тридцать.

— Добрый вечер, — сказал Зигвард и улыбнулся.

— Добрый, — согласился Гор. — Это ничего, что у меня такая длинная борода? Она мне, строго говоря, надоела — сил нет! Изображаю какого-то оккультного старца-вещателя. Сегодня перед сном сбрею. Сила не в бороде.

— А усы?

— Что — усы?

— Тоже сбреете?

— И усы сбрею. Волосы оставлю.

— Правильно.

— Брун за вином поковыляла? Добро. Вы ее не бойтесь, она просто куражится. Сядем.

Зигвард улыбался, ему было приятно. Давно он не бывал в гостеприимных домах, где все запросто.

— Когда я вас видел в последний раз, вам было года тридцать четыре, — отметил Гор. — Нынче вам, стало быть, за пятьдесят. Тогда вы были шалопай и клоун. А теперь?

— Тоже.

— Но более организованно, следует полагать.

— Да.

— Вы уехали тогда в Славию.

Зигвард кивнул.

— К товарищу по университету, как вы тогда сказали.

— Да.

— Товарищ здравствует?

— Не знаю, — честно сказал Зигвард. — В данный момент я его замещаю. Вроде как заступил на его должность.

— Да? Хм. И что же это за должность?

— Конунг Славланда.

— О! Так это по вашей милости в Кникиче столько славов что, образно говоря, не пройти, не проехать?

— В некотором роде да, по моей.

— Жил, жил человек, — задумчиво сказал Гор, — а как дело к старости, так решил мечом помахать.

— Не совсем. Я решил помирить все три царства.

— Помирить? Так вам бы следовало рясу одеть, а вы шпоры нацепили.

— У каждого своя специализация.

— Да? Не замечал.

— Что Волчонок?

— Последний раз видел его месяца три назад. Он ушел на юг сразу после разгрома Колонии.

— Жалко Колонию.

— Да, жалко. А Волчонок с другом своим направился в Астафию делать карьеру.

— Военную?

— Нет. Он зодчий.

— Вы шутите.

— Нет, — сказал Гор. — Не шучу. я сам его выучил. Что он от меня терпел, не передать. Наверное даже больше, чем я от него. Но надо отдать нам обоим должное — несмотря на величайшие потуги и страдания и всякие там издержки воспитания, и он и я знали, что дело надо довести до конца. Других учеников у меня не было и нет, а в нем я сразу подметил созидательный талант. Подлец мне до сих пор ни одного письма не написал.

— А он знает, что вы здесь?

— А где я еще могу быть? Этот дом мы с ним вместе строили, лет семь назад. И дом этого дурака Аи тоже. А храм начали год назад, но достроить пока не успели. Он небось и забыл, что у нас тут неоконченная постройка.

Вошла Брун с подносом — кувшин и две дымящихся кружки.

— О, вот и дочь моя беспутная, — сказал Гор. — Вы ее не помните, ей года три было тогда, или пять.

— Ты вроде спать хотел, — сказала Брун недовольно.

— Это потому, что ты меня своим нытьем утомила. Удивительная способность — сидит и молчит, а на самом деле впечатление полное, что ноет и жалуется, причем противным, скрипучим таким тембром. Ладно, я посплю, я сегодня устал, а ты, не знаю, баню что ли гостю натопи, — добавил он по-славски. Очевидно, баня ассоциировалась у него со славами из Колонии Бронти. — Дура.

Гор поднялся и вышел.

Помолчали.

— Может, правда баню натопить? — спросила Брун.

— Я бы не отказался, — согласился Зигвард.

— Дрова я колоть не буду, — сварливо предупредила Брун. — Хотите баню — сами колите.

Зигвард рассмеялся.

— Хорошо, я наколю, — сказал он.

— Ничего смешного, — сказала Брун и хихикнула. — Ну, чего, показать, где топор? Или вы кладенцом своим дурацким колоть будете?

Они прошли в дальнее помещение, где Брун накинула шубу. Зигвард оставил шапку в гостиной.

Банная пристройка была точной копией славских бань — Гор, ко всему прочему, был еще и педант, и если что копировал, то точность соблюдалась в каждой детали.

Зигвард запахнулся в куртку, напялил рукавицы, и пожалел, что остатки волос — сзади гуще — не затянуты в хвост. От пота волосы сваляются и потемнеют, а тут рядом дама. Ну да ладно.

Установив полено вертикально, он взял топор, крутанул, подбросил, поймал, и смаху жахнул по полену. Топорище застряло в дереве. Он поднял топор вместе с поленом, развернул, размахнулся, и ударил — полено разлетелось на двое. Ему понравилось, и он очень скоро наколол целую кучу дров. Нести их в баню было менее интересно, но и с этим он справился быстро.

Брун развела огонь в печи, поколдовала над ним, загнала пинками три ведра внутрь парной из предбанника, потянулась, и сказала:

— Подождать надо, пока нагреется. Пойдем допьем.

Они допили горячую журбу. Зигвард рассказал историю про своего славского знакомого, который был женат одновременно на двух женщинах, имел от обеих детей, содержал обе семьи, и умудрялся обставить дело так, что никто ни о чем не догадывался. Брун искренне смеялась. Потом Зигвард спросил, была ли она замужем.

— Была, — сказала Брун.

— И что же?

— А потом еще раз была. И он тоже сбежал. От меня все бегут, — гордо добавила она. — Все им не так.

— А ученика Гора вы хорошо знали?

— Да. Он был мой первый мужчина.

Зигвард не понял, врет она или нет.

— Каков он собой?

— Ничего. Ростом пониже вас будет. Не намного. Смешной.

— А как вы его называли?

— По имени. Брант.

— Брант?

— Да. Брант. Вы идите, там уж нагрелось небось.

Зигвард снял со стены факел, прошел в дальнее помещение, вышел на двор, заступил в предбанник, скинул полушубок на скамью, зашел в парную, вставил факел в стенное крепление, и вывалил снег из ведра в печь. За первым ведром последовало второе. Выйдя во двор, он натолкал снега в ведра и вернулся в парную. Поставив ведра на полок, он вышел в предбанник и разделся до гола, но захватил с собой в парную длинную до колен рубашку, чтобы обтираться.

Снег в ведрах растаял. Жаркий пар наполнил помещение и Зигвард блаженно растянулся на полке.

Через некоторое время в предбаннике раздались шаги. Разоблачившись, рыжая Брун вошла в парную, неся полотенца на согнутой руке.

В отсветах факела кожа рыжей женщины казалась розово-медной, как и волосы. У Брун были легкие ноги, красивая шея, вытянутые прямоугольные мускулы. Жира нигде не было, но талия отсутствовала. Груди не большие и не маленькие. Ступни чуть великоваты.

Зигвард расслабился. Его обливали водой и обтирали полотенцем, выводили остыть в прохладный предбанник и заводили обратно в парную, поили журбой, и снова обливали и обтирали. Приблизительно через час с ним собрались было совокупиться, но он объяснил, что есть баня и есть постель, и что он не привык путать второе с первым, а смешивать жанры — дурной тон. На него слегка обиделись, и это его рассмешило. Его закутали в простыню и отвели в спальню на втором этаже. Перина и простыни были свежие и пахли солнцем и ветром и еще чем-то хвойным. Его уложили на спину и стали ласкать и гладить, нежить и дразнить. Потом на него сели сверху, поерзали, устраиваясь и примеряясь, поводили гладкими округлыми бедрами, и без усилий наделись ему на член. Последовал долгий, медленный, почти аскетический акт. А потом Брун неожиданно, не в ритм, вскрикнула. Частота непроизвольных вскриков постепенно увеличилась, достигла пика, и, судорожно вздрагивая всем телом, Брун упала ему на грудь, прижавшись губами и носом к его шее и щекоча рыжими волосами его лицо. Он подождал, а потом стянул ее с себя, но не дал ей перевернуться на спину. Придерживая ладонью ее кажущуюся теперь хрупкой спину, он раздвинул ей ноги, пристроился, и вошел в нее одним движением, прижимаясь к пухлым, очень белым ягодицам и легко поводя рукой по веснушчатому хребту. Она сразу застонала и повернула к нему рыжий профиль. Он запустил пальцы в ее золотые с медью волосы, сжал, и слегка приподнял ей голову, а она прищурила глаза и закусила губу.