Джо Аберкромби - Прежде чем их повесят

— Таких милых гостей!

Джезаль застыл от смущения, совершенно не представляя, как реагировать на подобные вольности. Вблизи стали видны седые корни у черных волос, явно тщательно выкрашенных. Гладкая кожа оказалась морщинистой и чуть желтоватой, покрытой щедрым слоем пудры. Подол белого платья был перепачкан, на рукаве оказалось заметное пятно. Казалось, она не моложе Байяза, а возможно, даже старше.

Хозяйка вгляделась в угол, где стоял Ки, и нахмурилась.

— Какого рода этот гость, я не пойму… но всем добро пожаловать в Большую западную библиотеку. Всем добро пожаловать…

Джезаль, моргая, смотрел в зеркало, бритва висела в безвольной руке.

Всего несколько мгновений назад он думал о путешествии, которое благополучно завершалось, и поздравлял себя с тем, что узнал так много. Терпимость и понимание, мужество и самопожертвование. Он вырос как мужчина. Он сильно изменился. Теперь поздравления казались неуместными. Может, зеркало и старое, отражение в нем темное и мутное, но сомневаться не приходится: его лицо превратилось в развалину.

Приятная глазу симметрия пропала навсегда. Идеальную челюсть резко скосило влево — одна сторона явно была массивнее. Благородный подбородок скрутило под неопрятным углом. Шрам, который на верхней губе начинался едва заметной линией, раздваивался и грубо врезался в нижнюю, оттопыривая ее и придавая Джезалю злодейский вид.

Никакие усилия не помогали. Улыбаться — получалось только хуже, открывались уродливые дыры в зубах, больше подходящие кулачному бойцу или бандиту, чем офицеру королевской охраны. Единственным утешением было то, что он, вполне вероятно, погибнет во время обратного путешествия, и никто из старых знакомых не увидит его в таком обезображенном виде. Слабое утешение.

Слеза капнула в таз, стоящий перед Джезалем.

Тогда он сглотнул, судорожно вздохнул и вытер мокрую щеку тыльной стороной ладони. Он выпятил челюсть — какая уж была — и крепко ухватил бритву. Повреждения случились, и поправить ничего нельзя. Возможно, он стал уродливей, но он стал и лучше; и, в конце концов, как говорит Логен, он еще жив. Джезаль взмахнул бритвой и сбрил клочковатые, беспорядочные волосы с щек, перед ушами, с горла. На губе, подбородке и вокруг рта он оставил как было. Борода будет хорошо смотреться, подумал он, вытирая бритву насухо. Или хотя бы немного прикроет его уродство.

Он потянул к себе приготовленную для него одежду. Пахнущая плесенью рубашка и штаны древнего и потрясающе немодного покроя. Одевшись к ужину, Джезаль чуть не рассмеялся, глядя на бесформенное отражение. Легкомысленные жители Агрионта вряд ли узнали бы его.

Вечерняя трапеза совсем не соответствовала представлениям Джезаля об угощении у важной исторической фигуры. Серебро совершенно потускнело, тарелки были потертые и надтреснутые. Сам стол так кренился, что Джезаль все время опасался, что вся еда соскользнет на грязный пол. Блюда подавал все тот же неторопливый дворецкий, с той же расторопностью, с какой отворил им дверь. Каждая перемена была холодней предыдущей. На первое был вязкий, потрясающе безвкусный суп. Следом шла рыба, пережаренная настолько, что от нее остались почти одни угольки. Напоследок — кусок мяса, настолько недожаренный, что казался почти живым.

Байяз и Конейл ели в ледяном молчании, глядя друг на друга через весь стол так, словно специально задумали всех смутить. Ки только ковырял пищу, поблескивая глазами на двух старших магов. Длинноногий радостно накидывался на каждое новое блюдо, с улыбкой глядя на сотрапезников, словно они разделяли его восторг. Логен хмуро зажал вилку в кулаке и неуклюже тыкал в тарелку, как в назойливого шанка, причем свободные рукава его камзола то и дело попадали в еду. Джезаль нисколько не сомневался, что Ферро управилась бы с приборами с большой ловкостью, если б захотела, но она предпочитала есть руками, злобно глядя на любого, кто встречался с ней взглядом, словно предлагала сделать ей замечание. Она была в той же дорожной одежде, что и всю последнюю неделю, и Джезаль заподозрил, что на замену ей предложили платье. От этой мысли он чуть не поперхнулся.

Ни еда, ни компания, ни обстановка не были Джезалю по душе, но их запасы еды кончились несколько дней назад. За все это время их рацион составляли несколько бледных корешков, выкопанных на склоне горы Логеном, шесть крохотных яиц, которые Ферро стащила из высокого гнезда, и неописуемо горькие ягоды, которые сорвал с дерева Длинноногий, явно наугад. Джезаль охотно съел бы и тарелку. Он хмуро ковырял жилистое мясо, подозревая, что тарелка и в самом деле может оказаться вкусней.

— Корабль еще на плаву? — прогремел Байяз. Все подняли головы. Это были первые произнесенные за долгое время слова.

Темные глаза Конейл холодно рассматривали мага.

— Ты говоришь про тот корабль, на котором Иувин и его братья плавали на Шабульян?

— А про какой еще?

— Тогда нет. Он не на плаву. Он сгнил полностью в старом доке. Но не пугайся. Был построен другой корабль, а когда и он сгнил — следующий. Последний качается на волнах, пришвартованный, весь облепленный водорослями и ракушками, зато на нем всегда готовый экипаж и вдоволь провизии. Я не забыла своего обещания учителю. Свои обязательства я всегда выполняла.

Байяз нахмурил брови.

— Это, видимо, означает, что я не выполнял?

— Этого я не говорила. Если тебе послышался упрек, тебя колет собственная вина, а не мои обвинения. Я не принимаю ничью сторону, тебе это известно. И никогда не принимала.

— Ты говоришь так, словно бездействие — величайшее достоинство, — пробормотал первый из магов.

— Иногда так и есть, если действовать — значит принимать участие в ваших сварах. Ты забыл, Байяз, что я уже видела подобное прежде, и не раз, и все это мне кажется утомительным. История повторяется. Брат идет на брата. Как Иувен сражался с Гластродом, как Канедиас сражался с Иувеном, так и Байяз сражается с Кхалюлем. Люди мельчают в большом мире, но ненависти не становится меньше, а милосердия — больше. Закончится ли это постыдное соперничество точно так же, как и остальные? Или будет хуже?

Байяз фыркнул.

— Не делай вид, что тебе все равно — иначе ты не отошла бы хоть на десять шагов от своей постели.

— Мне все равно. Я не спорю. Я никогда не была такой, как ты или Кхалюль или даже как Захарус и Юлвей. У меня нет непомерных амбиций и бездонного высокомерия.

— Это правда. — Байяз с грохотом бросил вилку на тарелку. — Только непомерное тщеславие и бездонное безделье.

— У меня мелкие пороки и мелкие достоинства. Великие планы по перестройке мира по своему желанию никогда меня не интересовали. Меня всегда устраивал тот мир, какой есть, так что я гном среди великанов. — Ее глаза под набухшими веками внимательно оглядели гостей одного за другим. — Но только гномы никого не топчут.