Алек Экзалтер - Коромысло Дьявола

"И так тут хорошо видно. Коли тьма стала светом, а свет — мраком."

В гнилом затхлом подземном коридоре с бахромой плесени на стенах, выложенных из гранитных валунов, дон Фелипе свернул направо в широкий проход и очутился перед железной дверью, освещенной двумя коптящими факелами.

Вольно его сопровождающему не иметь видимого облика. Однако пять чувств своих он сохранил при себе в неизменности.

В мерзком подземелье ему было сыро и зябко. Филипп даже пожалел, что уходя не накинул какую-нибудь курточку или свитер…

"Прежде чем в одной рубашечке с коротким рукавом лезть в этот паскудный вонючий погреб…"

Где-то за спиной раздражающе капала вода, словно из водопроводного крана с увечной прокладкой. Кругом мерзость запустения.

"Или оно у них так нарочно задумано?"

Дона Фелипе, похоже, не угнетала мрачная атмосфера подземелья. Он двигался уверенно, стремительно, по праву властителя над низкими душами и грешными телами.

Так же властно он нетерпеливым жестом отстранил стражу и сам с лязгом распахнул тяжелую ржавую дверь в булыжной стене.

За ней оказалось не так холодно и промозгло. В большом камине и трех жаровнях тлели угли. Воздух в этом подвале также согревали десятка два факелов на стенах из тесаного камня и толпа служилого инквизиторского народу.

Разнообразно, странно одетой и полураздетой публики, включая вооруженную алебардами стражу у дверей, в помещении для допросов хватало с избытком. С видом от третьего лица Филипп даже не смог сразу их всех ухватить глазом и систематизировать.

Как и в коридоре здесь тоже воняло гнилой сыростью, застарелым дерьмом и мочой. Но к сортирной вони примешивался въевшийся в стены запах свернувшейся крови и полуразложившегося трупного мяса.

Пожалуй, так же несло из выключенного холодильника, когда родители Филиппа, вернувшись из летнего отпуска, с неприятным удивлением обнаружили в нем размороженный труп курицы.

"Разорались же они тогда друг на друга, раскудахтались…"

Вот и задорный старичок в фиолетовой ряске, размахивая широкими рукавами, по-петушиному наскочивший на дона Фелипе, очень похоже сипло закукарекал:

— Святейший трибунал не нуждается в ваших услугах, почтенный, кхе-кхе, брат Фелипе.

— Позвольте трибуналу самому об этом судить, реверендиссимус. Вы хотели знамения, прелатус Мьердон? Извольте! — не пожелал вступать в перепалку со вздорным стариком епископом дон Фелипе.

Рыцарь-монах достал из кармана пучок сухих веточек, перевязанный радужным шнурком, и бросил его на ближайшую жаровню.

Сучковатые ветки тотчас же ярко вспыхнули. И к дикому ужасу всех служителей инквизиции — тех, кто тревожно жался к стенам, или в страхе полез под стол — над жаровней возник из пламени и дыма горбатый абрис с деревянным профилем старшего инквизитора брата Хайме. Став трехмерной, ожившая огненная статуя взвилась под потолочный свод и с кошмарным воем принялась метаться по углам в поисках выхода.

Отлетев от железной двери, плазменная фигура с демоническим хохотом устремилась прямиком в жерло камина. Разметав угли, плазменно-огневой демон взвыл, завизжал в каминной тяге. Но что-то не пустило его дальше, в дымоход. Раздался небольшой взрыв, и в камин свалилось обгоревшее полено.

"Ага, горбатый вылетел в трубу и опять превратился в чурку. Я, кажется, догадываюсь, кто на очереди."

Казнив одного колдуна, дон Фелипе печально усмехнулся и с какой-то веселой яростью взглянул на епископа, застывшего в позе бойцового петуха, готового ринуться в атаку. Большой рубин на распятии, висевшем на груди рыцаря-адепта, оранжево засветился, посветлел, наливаясь желтизной, переходящей в изумрудно-зеленый цвет.

Лицо, руки, облачение епископа тоже позеленели, затем пошли голубыми пятнами. Пятна начали сливаться, клубиться… Очертания его фигуры расплывались, туманились…

Затем епископа резко подбросило в воздух, из-под рясы, из рукавов у него стали вырываться клубы пара, пока весь он не обратился в кипящее шарообразное облако, вдруг водопадом обрушившееся на жаровню, с которой началось развоплощение горбуна.

— Вода гасит огонь, прелатус Мьердон. Огонь испаряет воду. Вот вам знамение, нечестивцы. Не искушай Господа твоего, Сатана!

С этими словами дон Фелипе пронзительно глянул на заплечных дел мастера и двух его подручных, колотившихся от страха у стены в дальнем углу. Потом перевел взгляд на трех инквизиторов, дрожавших под столом. Убедившись в их относительной дееспособности, рыцарь-адепт сухо скомандовал:

— Отец Фульхенсио, распорядитесь ведением протокола.

Затем, не глядя на служителей, неумолимый воитель с магией и колдовством, опять же не повышая голоса, приказал:

— Разоблачите грешницу.

Лишь теперь Филипп заметил прикованные цепями к стене распростертые руки и распяленные босые ноги, свесившуюся на грудь голову, косматые черные волосы, закрывавшие лицо, и длинную белую рубаху на беременной женщине.

Удивившись собственной невнимательности, — "верняк, с видом от третьего лица не всех персонажей сразу схватишь", — он прикинул: молодая женщина, похоже, на 5–6 месяце беременности.

Осторожно приблизившись, один из помощников палача сорвал с нее рубаху и, словно устыдившись своей порывистости, снова на цыпочках попятился в угол. Или же он опасался опять какого-нибудь чудовищного колдовства, коль скоро монах и епископ уже оборотились прислужниками Дьявола.

Сызнова сверкнул рубин на грозном распятии рыцаря-адепта. И распростертая на стене женщина пришла в чувства, чтобы выслушать торжественный приговор, не подлежащий обжалованию:

— Девица Консепсьон! В неведении и заблуждении ты имела богопротивные сношения с инкубом, вызванном из преисподней злодейским колдовством двух сатанинских негодяев. Ты по-прежнему невинна и в то же время тяжко грешна, коли носишь в себе демонское нечестивое отродье.

— О, не убивайте моего непорочного ангелочка, добрые сеньоры! Он — дитя ангела, и станет ангелом как его отец, мой небесный возлюбленный, голубой ангел света…

— Я не брошу в тебя камнем, девица Консепсьон, но уничтожу в тебе магическое зло.

Vade, Satanas! Изыди, Сатана!

Смолк яростный голос рыцаря, и на сей раз из крестного рубина Гнева Господня вырвался кровававо-красный луч, ударив беременную женщину — "или девицу?" — точно в пах. Тело ее раз-другой содрогнулось, выгнулось аркой и замерло в ужасающем столбнячном припадке. Густые волосы у нее на лобке вспыхнули и затлели, по ним побежали голубые искры.

Поначалу груди ее отяжелели, набрякли, живот прямо на глазах стал расти, округляться… Затем пошел обратный процесс, когда неопалимое бездымное голубое пламя охватило ее опадающие грудь, живот, бедра…