Ника Ракитина - Ясень

Если б меня спросили, отчего я не люблю Мэннора, пожалуй, я смогла бы кое-что сказать об унизительной предопределенности — не больше… Была, правда, еще одна причина, но ни один суд не счел бы ее заслуживающей внимания…

Мои мысли прервало появление Леськи. Она торжественно вышагивала, обеими руками держа внушительных размеров дымящуюся чашу. Присмотревшись, я узнала любимую чашу моей матери (как Леська только ухитрилась стащить ее под бдительным оком Нессы?!) Во всяком случае, на лице Леськи было написано явное торжество. Она проследовала через горенку и, прежде чем я успела удержать, толкнула ногой дверь.

К счастью, Мэннор сидел уже в кресле, как и полагается достойному гостю. Керин тоже сидела, опираясь спиной на подушки, кажется, они не сразу заметили нас, тем более, что Леська остолбенела с чашей в руках, не в силах вымолвить ни слова. Зато Керин подняла глаза и, как мне показалось, спрятала досаду за улыбкой.

— Что такое? — спросила она.

Я бросила взгляд на небывалое чудо — безмолвную Леську — и напомнила, что пора пить отвар.

— Тебе лучше уйти, — обратилась Керин к Мэннору и вздохнула.

Мэннор ничего не ответил. Улыбнулся, пожал плечами, встал — пожалуй, впервые на моей памяти он был так уступчив. Но он подошел к Леське, взял у нее чашу и вернулся к Керин. Тут настала моя очередь остолбенеть: Мэннор в роли сиделки! Он никогда не болел, и терпеть не мог навещать больных. А теперь, одной рукой придерживая Керин за плечи, другой подносил чашу с отваром.

Леська широко раскрытыми глазами смотрела на такое присвоение ее прав, потом вдруг очнулась и вылетела за дверь. Тут она, наконец, обрела дар речи и шепотом, но в довольно дерзких выражениях высказала мне все, что она об этом думает. Я посоветовала ей обратиться к Мэннору, после чего Леська вышла, на прощание хлопнув дверью…

Это ж как надо было разозлиться: двери у нас тяжеленные!

А Мэннор вскоре ушел и почти у самого выхода столкнулся с моей матерью. Та, должно быть, решила, что он приходил ко мне, и рассыпалась в любезностях. Эта сцена, подсмотренная сверху, немного меня развеселила. Но потом я вернулась в горенку; села за стол, и мне стало совсем худо.

Что делать, что?

Глупо думать, что все будет идти как раньше, скрывать уже нечего. Еще глупее думать, что я смогу жить, как живут другие дочери и жены старшин и купцов. Теперь, когда Дракон убит, когда пришла Золотоглазая… Я слишком хорошо знаю Легенду, чтобы в это поверить.

Тогда что же будет? Куда идти дальше?

Вернулась Леська, и я спросила у нее об этом. Она ответила не сразу. Смотрела на меня исподлобья, потом сказала:

— Пойду за ней. Чтоб там ни было.

Вот и все. Молодец Леська. Ей решать не придется. Она целиком полагается на решение Керин.

Может, и мне положиться? Нет, у меня так легко не выйдет…

Голос Керин мы услыхали одновременно. Сквозь закрытую дверь он доносился слабо, но я разобрала, что зовет она меня. Впрочем, Леська, не долго думая, вошла следом — условностей она не признавала. Она немедленно взбила Керин подушки, заставила ее лечь и натянуть до подбородка перину. Выполнив свой долг, она уселась на пол у кровати с видом верного пса, ожидающего награды за старание. Злополучная чаша стояла в углу кресла, и я поспешно заслонила от Леськи это неприятное напоминание. Керин смотрела на нас, и золотой блеск ее глаз был совсем домашним, мягким.

— Знаете, мне совсем хорошо, — сказала она. — Завтра я, наверное, поднимусь.

— И не вздумай! — вскинулась Леська. — Ты же ранена! Надо полежать, отдохнуть.

— Какая же это рана, — вздохнула Керин. — Царапина.

— От драконова когтя! А он, может быть, отравленный.

— Звери не мажут когти ядом, — с внезапной печалью сказала Керин. — До такого только люди додумались.

Она помолчала немного и уже веселее добавила:

— Вовсе он не отравленный. И рана скоро заживет. А я хочу увидеть пиры. Правда, что сегодня вечером большое угощение?

— Да, — кивнула я, — большой праздник в твою честь. Жаль, что тебя там не будет. Но ведь послезавтра начинается Большой торг, и развлечений еще будет много. А пока ты лучше потерпи. Леська права.

— Скучно терпеть, — улыбнулась Керин. — Но что я могу поделать с двумя такими врачевателями? Ты потом расскажешь мне, что там было, Наири?

— Я не пойду.

— Я тоже, — сказала Леська.

— Почему? — Керин смотрела на нас с неподдельным удивлением. — Если из-за меня, то не надо. Я могу побыть одна.

— Одна… — с явным сомнением в голосе повторила Леська. И вдруг ни с того ни с сего выпалила:

— Наири хочет знать, что будет дальше.

Я подскочила в кресле. Ну и Леська! То ли она и впрямь так простодушна, то ли ломает голову над тем же, что и я. А по виду не скажешь!

Керин озадаченно молчала. Потом прикрыла глаза, провела ладонью по лбу, будто стряхивая невидимую паутину.

— Не знаю, подружки, — глухо сказала она, наконец. — Не знаю.

Я не выдержала. Взяла ее руку в свою, погладила. Показалось мне или нет, что эта рука дрожит? Керин открыла глаза и долго, запрокинув голову, вглядывалась в потолок, будто хотела разглядеть там ответ.

— Ты же Золотоглазая, — негромко напомнила Леська.

— Я Золотоглазая, — повторила, как эхо, Керин. — Я есть… и есть Легенда, что же еще надо? Помните, что там сказано насчет мужества?

"Мужчины утратили мужество, а женщины его найдут", — Легенду я знала наизусть.

— Будем искать мужество там, где его потеряли, — Керин резко села на постели. — Будем сражаться.

— С кем?

Я знала, что она ответит, и все равно слово упало в тишине тяжело, как камень:

— С Незримыми.

Предвечерние тени сгустились над нами, и мне показалось, что в натопленной этой горнице чересчур зябко. Даже здесь, в Ясене, на вольной земле было страшно. Леська, как подбитый зверек, съежилась на полу. Было тихо, слишком тихо, только слышно прерывистое дыхание Керин. И тогда я сказала то, что давно уже должна была сказать:

— Я умею владеть мечом и ездить на коне. Я тебе пригожусь.

— А я умею лечить, — сказала Леська. — И все равно я от тебя никуда не денусь.

Губы Керин дрогнули в горькой улыбке. Часто я потом видела эту улыбку, слишком часто! Она провела рукой по волосам Леськи и прошептала чуть слышно:

— Спасибо.

Я громко чихнула.

— Мама, что ты там ищешь?

Из-за откинутой крышки виднелись только полотняная рубаха и торчащие из нее босые ноги, но мать я узнала сразу. Содержимое сундука разлеталось под ее напором, как вражеские полки. Над сундуком висела пыль и, точно стяги, реяли запахи пижмы и полыни. Две служанки с каменными лицами придерживали крышку, чтобы не захлопнулась.