Дженнифер Роберсон - Разрушитель меча

Может и так, но правды я уже никогда не узнаю. Единственная связь с моим прошлым, желавшая говорить об этом, умерла несколько дней назад, осмеянная своим народом из-за ревности старого колдуна, лишенного силы, и объявившего, что она заслужила наказание за то, что помогла мне. И хотя никого конкретно я не мог винить в ее смерти — ее не убили — болезнь победила потому что сдалось не только тело, но и дух.

Сула. Которая до самой смерти ни на минуту не переставала верить в меня.

Презрения к себе уже не было.

Я очень глубоко вздохнул и отдался силе, поднявшейся в ответ на мой призыв. Чтобы вступить в битву с Чоса Деи. Оба мы хотели этого. Оба мы не могли больше тянуть. Но кто-то должен был доказать свое превосходство. Только один мог победить.

В моей голове зазвучала песня. Негромкая, спокойная песня. Я тут же ухватился за ее края, все дальше разрывавшиеся с каждым моментом, и начал связывать их. Я соединил все нити, завязал все узлы. Сделал песню снова целой. Сделал ее снова моей.

Подул ветерок. Песок жадно целовал мои щеки, застаревал в зубах, выжимал слезы из широко раскрытых глаз. Но я не перестал петь.

Весь мир стал белым. Я вглядывался, моргал и снова вглядывался. Я ничего не видел. Ничего, кроме белизны.

Сталь дрожала в моих руках. Она согревалась, размягчалась, пока я не почувствовал, что она легко течет, просачиваясь между витками кожаной ленты на рукояти и судорожно сцепленные пальцы. Я сжал их плотнее, чтобы загнать расплавившуюся сталь обратно, но она продолжала течь. Она капала со сжатых рук, пятная омываемый звездным светом песок.

Если Чоса Деи переделает и меч…

— …нет… — снова сказал я.

Ветер подул сильнее, но я этого не увидел. Перед глазами была только белизна, ничего кроме белизны.

А потом, за одну секунду, мир вдруг стал красным. Краснота крови врага; краснота глаз, уставших от долгого напряжения. От последнего напряжения всех сил, собранных чтобы победить.

Меч задрожал. Руны ярко засияли медным светом, потом коротко сверкнули ярко-красным, и снова стали серебряными. Там, где клинок соединялся с песком, я увидел вздувавшийся пепельный пузырь. Потом, бесшумно, в небо взметнулись песок, пыль и мелкие камешки. Засияли серебристые кристаллы Пенджи, скрытые обычно под поверхностью.

Полупрозрачные кристаллы Пенджи, несущие смерть при свете Южного солнца.

Песок разлетался пока не обнажилась большая часть клинка, и не возникла из-под песка чернота. Она поднялась выше еще на ладонь.

— Не можешь спуститься, — прошептал я, — …обязательно нужно подняться ко мне…

Нет, я ему этого не позволю.

Я прильнул к песне, обернув себя в ее силу. Дел говорит, что я не умею петь, что я только нестройно каркаю, не зная, как сложить ноты в мелодию, но сейчас это не имело значения. Самиэлю важно было не умение, а решимость и сила воли, чтобы запеть магию, пока Чоса нас не переделал.

Тонкая линия бесшумно прорезала песчаную воронку. Я смотрел, как она отошла от острия клинка и разделилась. Тишина ее была нереальной. Трещина здесь, трещина там, пока не оказалось, что я стою на коленях в центре паутины, путаным узором расходившейся во всех направлениях, черная в свете звезд.

Она не растаяла в песке, что непременно должно было случиться. Она создала ровную как стекло сложную сеть линий, уходивших в пустыню.

— Не сможешь переделать… — выдавил я, — …не сможешь переделать меня…

Я сжал руки еще сильнее. Запел мою песню еще громче, хотя звучала она только у меня в голове. И почувствовал, что сила несется ко мне потоком.

Дым. Сначала легкий дымок, как пар от дыхания холодным Северным утром. Дымок поднимался над каждой линией.

Вслед за дымом появился огонь.

Но только слабый.

Воздух стал теплее. На горизонте, тянувшемся передо мной, вспыхнула зарница. Воздух наполнился ее вонью. Все волоски на теле поднялись. Затылок закололо. Я дернулся, потом застыл; дышать стало еще тяжелее.

Ветерок превратился в ветер. Он мчался ко мне, поднимая грязь и бросая ее мне в глаза. Он шипел, впиваясь в покрытый рунами клинок. Он цеплялся за мое тело, хватался за рубцы и шрамы, оставляя пыльные следы своих прикосновений, и отбрасывал волосы со лба, чтобы не забыть проскрести по лицу.

Я сплюнул. Прищурился. Ухватил рукоять поплотнее. Растаявшая сталь уже не текла сквозь судорожно сжатые пальцы. Я держал в руках твердый предмет.

— …слышишь меня, Чоса? Мое…

Ветер сдул языки пламени. Унес дым.

— Мое, — снова прошептал я.

Ветер затих. Песок улегся. Мир снова был миром, и я остался в нем.

И тут же подумал: а остался ли? Я ли это?

Чем я был?

Что, в аиды, я только что сделал?

Призвал Чоса Деи и сражался с ним.

По спине пробежал холодок. Я точно знал, что и почему произошло. Я не спрашивал, нужно ли было это делать. Не спрашивал, было ли это на самом деле.

Главный вопрос был другим: кто это сделал — я? Я? Я?

Несколько месяцев назад я бы рассмеялся, скажи мне об этом. Хохотал бы над одной мыслью, что человек способен на такое. Я бы поиздевался над собой за то, что в голову мне могла прийти такая чушь.

Я с детства знал, что мысли о подобном, таких победах духа, впускают в душу гнев и боль.

Так восстать против Салсет я бы не осмелился.

Но против Чоса Деи осмелился. Не только осмелился, но и сделал это.

Стал ли я сильнее из-за магии? Северного меча? Или я просто РЕШИЛСЯ взяться за то, чего не понимал?

Внутренний голос был жесток: ты дурак, чула. Ты такой, каким сделал себя — каким ты можешь сделать себя, используя все, чем обладаешь. Если ты повернешься спиной к магии, ты повернешься спиной к самому себе.

Я выругался. Тихо засмеялся. Обозвал себя. И понял, чем мне нужно заняться: как можно быстрее прийти в себя.

Дыхание немного выровнялось. Я сглотнул, и тут же пожалел об этом, грязь и хрипы исцарапали мне горло. Дрожь пробежала по телу, покрытому коркой грязи и песка, когда мышцы начали расслабляться и заныли.

Вонь магии исчезла. Теперь я вдыхал только запах перетрудившегося человеческого тела.

Наконец-то я смог двигаться и разомкнул уставшие руки. Меч выпал. Когда сталь коснулась песка, что-то громко треснуло.

Какое-то время я не мог двигаться. Я стоял на коленях, не в силах пошевелиться, пока последний мускул не расслабился, и тогда я неуклюже поднялся на ноги. Треск не прекращался, он множился и в воздух взлетала серебристая пыль.

Аиды, как же все зудело. Песок, грязь и пыль прильнули к покрытой потом коже и обернули меня в саван. Я встряхнулся, освобождаясь от верхнего слоя грязи, и услышал тонкий перезвон.