Андрей Аливердиев - У Лукоморья

Я пришел в себя и увидел, что лежу на поляне рядом с Источником Жизни. Хеймдалл и Гуллвейг стояли рядом. И я уже не мог ответить точно, кто я Мечислав, Видар или кто-то еще, ибо воспоминания об обеих жизнях слились воедино, включив в себя и отголоски множества других жизней. Единственным лучом, светившим в этом кромешном хаосе — была Гуллвейг. Как это не странно, ее образ преследовал меня от жизни к жизни, и теперь, когда все они теснились в моем сознании, он стал для меня этаким спасительным маяком.

— Ну, как ты, — спросила она, увидев, что я прихожу в себя.

— Бывает и хуже, но реже, — ответил я. (Как странно, тогда я использовал почти те же обороты, что и сейчас.)

— Теперь ты вспомнил, кто ты?

— Если это можно сказать так, да. Но как раз теперь я более всего сомневаюсь в себе.

— Так и должно быть, — ее голос звучал подобно музыке, — Скоро это пройдет. Ты — великий воин, и справишься со всем.

— Надеюсь, мы будем это делать вместе.

— Может да, а может, нет. Время покажет. А пока, долго ты еще собираешься здесь валяться? — в ее голосе вновь прозвучали озорные нотки.

Она подала мне руку, и я поднялся. И тут мой взгляд упал на нашего третьего спутника, то бишь на Хеймдалла. Как он изменился! Казалось, он сбросил с себя лет этак двадцать, а то и тридцать. И вместе с морщинами и сединами исчезли и «украшавшие» лицо шрамы.

— Да, это действие Источника Жизни, — сказала Гуллвейг, уловив мое удивление, — Теперь все мы — ровесники. А сейчас пойдемте домой. Я, например, умираю от голода.

Только теперь я ощутил проснувшийся во мне аппетит, и мы почти наперегонки понеслись к избушке.

Весь день после завтрака мы посвятили заготовке провизии для предстоящего путешествия. И дикие звери — волки и барсы — помогали нам в этом, просто как в добрые старые времена. Я даже не удержался и спросил Гуллвейг:

— А где же наш друг — Черный Барс?

— А как ты думаешь? — ответила она вопросом на вопрос.

Тут я понял, что попал впросак, но тут же нашелся:

— Барсы-то, понятно, не живут веками,Но ведь состоялась ж встреча промеж нами,Ведь вернулся как-то я обратно к жизни.Так и Барс наш может жить в другой личине…

Может где-то рядом ходит он по свету.Только окунувшись на том свете в Лету,Кто он и откуда, позабыл котяра.И на нас, быть может, нападет из яра…

Я хотел продолжить, но мысли уже не укладывались в строфы, а переходить на прозу я уже не хотел. Пауза затянулась. Гуллвейг была явно удивлена моим рифмоплетством, и смотрела на меня широко открытыми глазами. (Хеймдалл в это время был довольно далеко, так что беседовали мы tete-а-tete.)

— Я кончил, — промолвил я, чтобы пресечь воцарившуюся тишину.

— Я поняла. А ты всегда говоришь стихами? — наконец сказала она.

— Нет, только когда приходит вдохновение. А оно, по-моему, носит твое имя.

— Не подлизывайся. Не поможет. А насчет Черного Барса, кажется, он действительно должен будет появиться среди нас. На этот раз в образе человека.

— Он тоже наш? Я имею в виду, один из асов или ванов?

— Нет. Пока мы воевали в Скандинавии, он жил среди высочайших гор, что стоят на востоке в самом центре мира. В этих горах есть Шамбала — святое место, обиталище мудрецов. Одним из них и был наш Черный Барс. Так что пока мы тут сражались, он с философским спокойствием наблюдал за этим из Шамбалы.

— В общем, был гнусным наблюдателем, — вставил я.

— Вот-вот. Но потом разрыв Грани Миров коснулся и их. И теперь, надеюсь, он будет с нами.

— А тебе не кажется, что нам и вдвоем неплохо? — попытался изменить тему разговора я, но появившейся из-за деревьев Хеймдалл заставил оставить на время всякую надежду на продолжение этой темы.

Вечером мы опять собрались у стола и рассказывали друг другу разные истории, случившиеся с нами после того, как закрылась Грань Миров, и мы были вышвырнуты на Землю. Естественно, я расспросил Гуллвейг и о Леяре — ее кузене, также обладавшем незаурядной магической силой, и бывшем одним из организаторов той злополучной ночи. Он всегда испытывал к своей сестричке комплексное чувства зависти и вожделения, превратившееся со временем в навязчивую идею. Однако, как выяснилось позже, он явно не знал анекдота, где умирающий армянский католикос говорил: «Берегите евреев. Их перебьют за вас примутся». Так и случилось. С исчезновением из поля зрения Яги, козлом отпущения стал именно он. И вскоре Леяр вынужден был бежать из родного поселения. Что стало с ним дальше — не знал никто, хотя подсказывало Гуллвейг, что история с ним еще не окончена.

Потом разговор у нас зашел об одной греческой войне, при котором выяснилось, что и я, и Хеймдалл принимали в ней участие.

— И когда город казался практически неприступным, — рассказывал Хеймдалл, — нами была применена военная хитрость — деревянный конь, в который спрятался отряд наших воинов. Ты что-то хотел спросить, Видар?

— Да. Город назывался Троей?

— Да, — Хеймдалл кивнул головой, — Так ты тоже там был.

— Еще как был.

— А как ты там назывался. Ураган?

— Нет, я взял местное имя — Ферсид, — ответил я.

— Это тот, который на всевойсковом собрании наехал на Агамемнона.

— Тот самый.

Гуллвейг слушала нас с интересом, и я начал рассказывать ей о том, как мне не понравился окончательный раздел полученных трофеев, и как я обратился с предьявой к самому царю. Сам то я был кем-то вроде предводителя отряда наемников. Агамемнон тут же приказал меня арестовать, но его стража не смогла выполнить этого приказа, потому за мной стала добрая половина наемников, также недовольных разделом добычи. Выражаясь современным языком, для царя дело пахло керосином. Однако тут один знатный грек вызвал меня на поединок. От поединков я никогда не отказывался, и всегда побеждал. Но тут то ли годы уже были не те, то ли былые раны и увечья сделали свое дело. Короче, для меня это закончилось плачевно.

— А грека того звали Одиссеем, — закончил за меня Хеймдалл, с трудом удерживающийся от смеха.

— Кажется да, а что здесь смешного, — не выдержал я.

— Да просто — это был я.

Мое лицо тогда надо было видеть! Удивление, возмущение, гнев — все эти чувства пронеслись по нему со скоростью молнии.

— Так тебе что, делать было нечего, как переть на своих? — наехал я на Хеймдалла.

— Мужчины, прекратите спорить, — вмешалась в разговор Гуллвейг, — Не хватает еще, чтобы вы здесь подрались, — и уже лично ко мне, — Хеймдалл же не знал, что ты — это ты. Кроме того, черт его знает, может и Агамемнон тоже наш. Так что давайте забудем старые обиды и пожмем друг другу руки.