Марина Дяченко - Преемник

Неизвестно, о чём думал в тот момент молодой ещё Эгерт, за чьей спиной были оставшиеся в городе жена и маленький сын. Сам он наверняка не помнит, думал ли он о чём-нибудь вообще. Он кричал, кричал неразборчиво, замершие у орудий люди слышали только неистовый приказ — новый предводитель, ещё не будучи признан, успел уже сорвать голос. Детская сорочка билась на ветру, умоляюще всплёскивала рукавами — и каждый, смотревший в тот момент на Солля, сразу вспомнил о тех, кто остался в городе. О тех, кого ни один мужчина никогда и ни за что не должен отдавать врагу.

Непонятная сила, исходившая в тот момент от оскаленного, разъярённого Эгерта, захлестнула защитников, как петля; навалив под стенами горы собственных тел, нападавшие откатились — в ярости и недоумении.

Говорят, он молчал все последующие дни осады. Он молчал, уводя на вылазку маленькие отряды — огромная, угнездившаяся вокруг города орда ворочалась и металась, как лев, атакуемый шершнем, потому что отряды Эгерта приходили ниоткуда, налетали молча и в тишине растворялись в нигде. Он молчал, меняя расстановку пушек и катапульт; командование обороной перетекало в его руки из рук нерадивых, растерявшихся или попросту более слабых начальников — так нити, стекающиеся к ткацкому станку, превращаются в полотно. Нанеся врагам несколько ощутимых ударов, он вдруг занялся городом и за один день навёл порядок в осаждённой твердыне — хлебные склады были оцеплены, два десятка мелких воров насильно отправлены на стены, а банда сытых разбойников, грабящих и мародёрствующих среди общей паники, оказалась рядком развешенной перед городскими воротами… Много лет спустя Солль признавался сыну, что ему легче было совершить десять вылазок, чем один раз отказать казнимым в помиловании.

Осада тянулась много долгих дней. Нападавшие оказались в положении лисицы, загнавшей в угол кролика и вдруг обнаружившей, что у жертвы по десять когтей на каждой лапе и полон рот клыков. Как бы там ни было, но однажды утром горожане посмотрели со стен — и не увидели никого, только чёрные пятна костров, брошенные осадные машины да наваленные в беспорядке мертвецы…

Я перевела дыхание, только сейчас обнаружив, что не разглядываю из бойницы оставленное врагами поле боя, а трясусь в повозке по разбитой осенней дороге. В горле моём стоял ком — что поделаешь, актрисе положено быть слегка сентиментальной… Луар замолчал, щёки у него горели, глаза сверкали — я мимоходом подумала, что из парня вышел бы неплохой актёр, по крайней мере рассказчик — великолепный…

Флобастер озадаченно щёлкнул хлыстом над головой пегой лошадки. Я улыбнулась вдохновлённому Луару:

— Таким отцом… можно гордиться. Думаю, ваша матушка… самая счастливая из женщин, правда?

Он запнулся, решая, можно ли рассказывать нам с Флобастером то, о чём ему мучительно хотелось поведать; совсем уж было превозмог себя и решил не рассказывать — но в последнюю минуту не удержался-таки.

Мать его, оказывается, в юные годы побывала в какой-то серьёзной переделке — её арестовали и едва не приговорили к смерти за несуществующую вину, а масла в огонь подливал орден Лаш, в особенности один его служитель по имени Фагирра. Свидетелем по делу выступал Эгерт — он-то и сумел добиться оправдания будущей Луаровой матери, а потом в схватке с Фагиррой убить его. Всё это случилось вскоре после Чёрного Мора — люди не сразу, но узнали-таки, что Мор вызван был орденом Лаш, и учинили стихийную расправу… Фагирра, вдохновитель негодяев, пал одним из первых.

По мере того, как Луар говорил, в голове у меня возникал и оформлялся дикий на первый взгляд, но ужасно привлекательный план.

Даже Флобастер оторопел, когда я, запинаясь, выложила своё предложение. Луар, кажется, едва не выпал из седла; в какой-то момент я испугалась, что он оскорбится.

— Но… — выдавил он неуверенно. — Вы это… серьёзно?

Я ощутила прилив куража: это более чем серьёзно, это замечательно, это станет гвоздём праздника и памятью на долгие годы. Это доставит удовольствие господину Эгерту — если же господин Луар сомневается, а пристойно ли это, то я с полной ответственностью заверяю, что в игре на сцене нет ничего унизительного даже для самого благородного вельможи, это ведь игра, а не заработок, это шутка, розыгрыш, это забавно, господин Луар повеселится от души…

Он сомневался — и тогда в бой пошёл Флобастер. Он, оказывается, помнил множество случаев, когда в героических ролях пробовали себя князья и бароны, герцоги и принцы… Господин Луар наделён природной грацией, нужно лишь найти подходящий сюжет…

И тогда я предложила сюжет. Луар заморгал, пытаясь удержать расплывающийся в улыбке рот, ещё чуть помялся — и согласился.

Загородный дом семейства Соллей оказался добротным, располагающим к себе строением, удобно уместившемся на берегу неширокой речки. Нанятые на день слуги коптили мясо под открытым небом — учуяв этот запах, Муха потерял способность думать о чём-нибудь, кроме пищи. Флобастеру пришлось тычком напомнить, что мы пока не заработали и корочки хлеба, а значит надо ставить подмостки, развешивать занавески и готовиться к представлению.

Впрочем, добрый господин Эгерт и без Мухиной подсказки сообразил, что актёров следует накормить. Улыбчивая служанка притащила нам две больших корзины — Флобастер позволил нам съесть только половину замечательной снеди, потому что «набитый живот — не работник».

Зрителей у нас предполагалось немного — со слов Луара я узнала двух университетских профессоров с жёнами, старикашку ректора, какую-то невыразительную компанию горожан — очевидно, ветеранов осады. Гости веселились, как могли — душой компании был Солль, и все как один дамы, включая и служанок, поедали его восхищёнными, восторженными глазами.

Я поймала себя на том, что не могу смотреть на «господина Блондина» по-прежнему. Принимая от него монетку, я видела его красавцем, красавчиком, лакомым кусочком с чужого стола — теперь передо мной был человек, сорвавший голос на крепостной башне, человек, поднявший вместо флага рубашку своего маленького сына…

Я снова порадовалась за свою удачную придумку. Пусть для Эгерта Солля я навсегда останусь просто забавной девчонкой, актриской, каких много — всё равно я преподнесу ему этот подарок, «Игру об Эгерте и Тории»…

Торию, мать Луара, я видела мельком — очень красивая и, по-моему, очень высокомерная женщина. По одному только взгляду, брошенному Соллем на жену, с уверенностью можно было определить, что все дамочки, кушавшие господина Эгерта глазами, обречены на позорную неудачу.

Голосистая девчонка под присмотром няньки оказалась Луаровой сестрой — я удивилась разнице в возрасте между Соллевыми детьми. Малышку звали Аланой, и её безумно интересовали наши тележки, лошади, сундуки и собака. Она провела бы весь вечер в нашем обществе — если б пожилая нянька не увела её ужинать, а затем спать.