Раймонд Фейст - Дочь Империи

Кейок кивнул, и хотя его иссеченное шрамами лицо оставалось непроницаемым, весь его вид выражал одобрение. После секундного размышления он провел костяшкой согнутого указательного пальца вдоль старого шрама, пересекающего его подбородок:

— Госпожа, ты сумеешь распознать этот знак, если мы будем находиться в толпе или в каком-либо общественном месте? Он может послужить тебе предупреждением?

Мара едва удержалась от улыбки: Кейок выбрал именно тот жест, который служил единственным внешним признаком волнения у Папевайо. У самого Кейока таких нервных жестов не было вообще: в минуту опасности или напряжения, или даже в бою, думала она, ее военачальник никогда не теряет контроля над собой. Если он в ее присутствии потрет шрам на подбородке, она обязательно это заметит и примет во внимание. Во всяком случае, хочется на это надеяться.

— Прекрасно. Пусть так и будет, Кейок.

Когда Мара обратилась ко второму воину, воцарилось напряженное молчание. Но она не позволила этому молчанию затянуться надолго.

— Мой доблестный Вайо, если бы не одно мое упущение, я сейчас была бы уже мертва, а все мои владения, вассалы и домочадцы остались бы без хозяйки. — Всей душой стремясь отсрочить неизбежный миг, когда ей придется огласить свое решение, она добавила:

— Если бы я только сказала, чтобы никто не следовал за мной к священной роще…

Ее фраза, так и не законченная, повисла в воздухе. Все понимали: приказы госпожи были бы исполнены неукоснительно, и Папевайо, связанный долгом повиновения, был бы вынужден остаться в доме и бросить госпожу на произвол судьбы.

Мара продолжала:

— И вот теперь один из самых преданных моих приверженцев, после стольких лет верной и безупречной службы в этом доме должен отдать свою жизнь?

— Таков закон, — заметил Кейок, ничем не выразив сожаления или возмущения. Он видел: у Мары хватит сил, чтобы выполнить свой долг, и сознание этого принесло ему некоторое облегчение. Теперь он застыл в неподвижности, и даже перья плюмажа перестали колыхаться над его непроницаемым лицом.

Мара вздохнула:

— По-моему, другого выхода нет.

— Другого выхода нет, дитя, — подтвердила Накойя. Ты должна назначить — как и когда умрет Папевайо. Ты можешь позволить ему броситься на собственный меч; этим ты воздашь ему воинские почести: смерть от клинка — славная смерть. По крайней мере, это он заслужил.

Темные глаза Мары вспыхнули. Ее душило негодование при мысли о необходимости потерять столь верного защитника; она сдвинула брови, пытаясь что-то придумать. Некоторое время длилось молчание; внезапно она объявила:

— Я с этим не согласна.

Кейок, казалось, был близок к тому, чтобы запротестовать. Однако он просто кивнул, тогда как Папевайо непроизвольно потер подбородок пальцем.

Пораженная этим знакомым жестом, Мара быстро заговорила:

— Мой приговор таков. Верный мой Папевайо, то, что ты умрешь, — это бесспорно. Но время и обстоятельства твоей смерти я назначу тогда, когда сочту нужным. До тех пор ты будешь служить мне точно так же, как служил всегда. Носи на голове черную повязку приговоренного, чтобы всем было ведомо: я осудила тебя на смерть.

Папевайо кивнул:

— Как прикажешь, госпожа.

Мара добавила:

— А если мне будет суждено умереть раньше тебя, ты можешь броситься на свой меч… или отомстить моему убийце… как сам предпочтешь.

У нее не было сомнений насчет того, какой путь он выберет. Ну, а теперь, пока она не определит время и способ казни, Папевайо останется у нее на службе.

Мара вглядывалась в лица самых преданных своих сподвижников почти со страхом: неужели они начнут оспаривать ее необычное решение? Однако долг и обычай требовали от них беспрекословного повиновения, и все трое сидели, опустив глаза. Маре оставалось лишь уповать, что законы чести ею не нарушены, и она закончила разговор:

— Теперь ступай и возвращайся к своим обязанностям.

Кейок и Папевайо сразу же встали и, поклонившись, удалились. Старческая медлительность Накойи помешала ей выполнить положенные церемонии столь же безукоризненно, но в ее мудрых глазах светилось явное одобрение:

— Ловко проделано, дочь Седзу, — шепнула она. — Ты спасла честь Вайо и сохранила верного слугу. Он будет носить черную повязку позора как знак награды.

Сказав это, старая наперсница удалилась со всей возможной для нее поспешностью, словно внезапно устыдилась собственной дерзости.

Служанке, которая нерешительно мялась у двери, пришлось дважды повторить вопрос:

— Не надо ли чего, госпожа?

До предела опустошенная душевными терзаниями и страшными событиями этого дня, властительница Акомы подняла глаза. На лице у служанки было такое тревожновыжидательное выражение, что Мара быстро стряхнула задумчивость и сообразила, что день подошел к концу. Синие тени дрожащими пятнами легли на входные перегородки, придавая изображенным на них охотничьим сценкам мрачный, угрюмый вид. Тоска по безмятежной простоте детских лет казалась невыносимой. Мара решила обойтись без формальностей вечерней трапезы. Слишком скоро наступит завтра, когда ей придется взглянуть в лицо необходимости занять место отца во главе стола. Служанке она приказала:

— Здесь очень душно. Впусти ветерок в дом, а потом можешь идти.

Служанка поспешно сдвинула большие перегородки в наружной стене, обращенной на запад. Вечернее солнце склонилось уже к самому горизонту, заливая оранжевым светом дальние топи, куда слетались на ночь птицы шетра. Именно в эту минуту неуклюжие создания взмыли ввысь, и на фоне неба возникло сказочное зрелище: бесчисленные силуэты, изящные и грациозные, играли среди облаков, горящих алым, розовым, а потом и синим цветом, как обычно бывало всегда перед наступлением ночи. Никому из людей не была известна причина этого блистательного группового танца в поднебесье, но великолепие зрелища поражало, как всегда. И хотя Мара в детстве наблюдала это диво бессчетное множество раз, у нее перехватило дыхание от его красоты. Она даже не заметила, как служанка на цыпочках выбралась из комнаты, и долго сидела, словно завороженная, пока в медленно гаснущем свете тысячи птиц описывали круги и набирали высоту, скользили и кувыркались в воздухе. Шетры слетели на землю, когда солнце скрылось за горизонтом. В серебристых сумерках они собирались в топях, сбиваясь в плотные стаи, чтобы не стать добычей ночных хищников.

В тихий послезакатный час вернулись служанки, которые принесли масло для заправки ламп и горячий травяной чай. Но к этому времени изнеможение наконец одолело Мару. Они нашли ее, уснувшую среди подушек, убаюканную знакомыми звуками: возгласами пастухов, загоняющих нидр в хлева; заунывной песней раба из кухни, приставленного месить тесто из тайзовой муки, чтобы к завтраку был испечен свежий хлеб, и перекличкой патрулей Кейока, обходящих дозором усадьбу, дабы обеспечить безопасность новой властительницы Акомы.