Дмитрий Гаврилов - Наследие Аркона

Народ бушевал. Друг друга никто не слушал и не слышал.

— Тише, громадяне! — взывал Богумил к землякам. — За тысяцким послано уж.

— Сбежал твой тысяцкий! — орала громада.

— Пусть выйдет к нам Угоняй! Небось, сбежал!

— Подать сюда Угоняя!

Богумил в бессилии воздел посох к небесам, но вышние Боги не слышали своего служителя.

К помосту, на котором стоял волхв, протиснулся малец, весь перемазанный кровью и сажей.

— Дедушко Богумил! Дедушко! Добрынины вои по всей стороне уж дворы жгут. Угоняя порешили… Твоих тоже…

— Ах, сучий потрох! — воскликнул жрец, и добавил, — Покарай их Боги: и выкормыша, и вуя его!

Договорить не пришлось — в тот же миг на площадь вытекла конная лава ростовцев, с коими Путята затемно перебрался через Волхов. На всем скаку всадники врезались в толпу, расчленили ее, немилосердно раздавая секущие удары. А за конными двинулись и ратники, закрепляя успех новой веры копьем.

— Пожар! Пожар! — заорали со всех концов людского моря на разные голоса.

И казавшееся великим словенское озеро стыдливо утекло, просачиваясь сквозь свободные улицы. Добрыня приказал не мешать, площадь быстро пустела.

Новгородцы отправились спасать пожитки, дружинники волочили по кровавой осенней грязюке Перунов столп, привязав его к хвостам лошадей. Столп застревал среди раздавленных и посеченных тел. Стонали раненые. Вои невозмутимо волокли Перуна к реке.

— Вот он, твой народ! Срам, да и только? — засмеялся вельможа, поглядывая из-под черных густых бровей на старика Богумила.

— Каждому воздастся по вере его и делам его! — хрипло отвечал Богумил, бросив на княжьего дядю взор, исполненный ненависти.

Над городом повисла серая дымная пелена.

Услужливый стремянной придержал Добрыниного коня. Вельможа слез на землю, теплую от пепла и ржавую от славянской крови.

Шагнув к волхву, за плечами которого уж высились каты, он схватил Богумила за бороду:

— И что, козел старый, помогли ль тебе твои бесы?

В это время к ним подъехал и Путята.

— Как? Взяли тысяцкого? — повернулся к нему Добрыня.

— Не серчай, перестарались вои! Силен оказался, гори он в пекле! — выругался Путята, и подкрепил свои слова, вытащив за волосы из мешка мертвую Угоняеву голову, хранящую зловещий оскал.

— Проклятье тебе, боярин! Будь проклято семя твое, предатель! — замахнулся на вельможу Богумил, но ударить не успел. Каты заломили руки.

Добрыня, вытащив нож, ухмыльнулся, попробовал пальцем — остер ли… И с неожиданной яростью всадил его старику в живот по самую рукоять.

Даже заплечники отшатнулись, оставили волхва. Тот скрипнул зубами, потом вдохнул полной грудью… выронил свой корявый посох и рухнул на колени, успев схватить мертвеющими перстами платье убийцы. Добрыня неловко пихнул волхва коленом. Богумил захрипел и повалился на бок, но уже на земле, скрючившись, все ж таки успел указать в сторону вельможи трясущимся пальцем:

— Ни хитру, ни горазду… Велесова суда никому не избежать!

…Ничто, даже новая вера, не могла умерить княжьего сладострастия. Владимир обрюхатил всю округу близ Киева, имея несколько сот наложниц, согласно возложенному на себя званию — так просветитель Руси улучшал породу… По всему видать еще тот кобель был, хотя и трусоват. В народе долго вспоминали ночку, что провел княже под мостом, сберегаясь от степняков. Не случайно, видать, былинный Владимир «лижет пятки» Идолищу, воссевшему во Киеве? И лизал бы до скончания веку, кабы не старый Муромец!

Отцову кровь Ярослава Мудрого охладила его супруга, шведская княгиня Ингигерд, внучка князя бодричей. По приезде на Хольмградскую землю вместе со своими викингами она обосновалась в родовом гнезде Рюриковичей — Ладоге. Отсюда на мечах словен и варягов сын Владимира совершил восхождение к вершинам власти, перешагнув через трупы братьев, весьма кстати зарезанных Святополком.

Когда волхвы возглавили голодные людские толпы в Суздале. Захватив языческих жрецов, Ярослав одних отправил в изгнание, прочих казнил, дав суздальцам благочестиво-христианское объяснение постигшего их мора: «Пути Господа неисповедимы!»

На дыбу послали скоморохов, а пели то всего лишь -

«Орут глашатаи по Русской Земле,Что князь наш — уверенность в завтрашнем дне.А мы говорим: «Погляди из окна!Увидишь, как мало осталось до дна!»

А ничего и не «осталось». Добро пожаловать в самую бездну!

Истребляя носителей традиции, — прозревал Игорь, — целому народу стирали историческую память. Последний ли раз? Все вернется на круги свои — будут взлеты, их сменят падения. Мы уж иные русы, иное племя.

ГЛАВА ПЯТАЯ. НОЧЬ НАД РУТЕНИЕЙ

Ингвар и его названые братья обходили вечерним дозором побережье, когда на склоне холма замаячили фигуры странников.

Их было трое, все они разительно отличались друг от друга, но в их облике проступало что-то неуловимо единое, и каждый дополнял другого. Первым спускался древний старец в выцветшей от солнца и стирки холстине, в руке он сжимал посох, а сбоку от заплечного мешка на ремне у него имелись гусли. Впрочем, может и не они, но в таких тонкостях Игорь не разбирался.

Второй приметили девушку в черном. О том, что она свободна, говорили не знавшие платка рыжевато-золотые волосы — большая редкость ныне. И был еще один… Этот третий, как поглядел Игорь, выделялся колоритной внешностью, она никак не вязалась с ремеслом бродячего артиста.

В Арконе часто искали пристанища бродячие певцы. На всех городских площадях, на любых дорогах Европы ныне их преследовала воинствующая монашеская братия, коль песня не по нраву окажется. Редкому счастливцу удавалось найти знатного покровителя, прошли те старые и добрые времена, когда ярлы и конунги заманивали к себе перехожих мастеров скальдскапа[31] в надежде, что стихотворцы прославят имена благодетелей навек в сагах и балладах. Мельчали и сами скальды, многие охотно шли в услужение, все больше звучало песен на заказ, да на потребу толпе.

Не сладко приходилось боянам и на Руси. В тринадцатом веке потомков Велесова внука нарекли скоморохами. Во многом утратив наследие великих предков, они пели и плясали, радуя народ. Игорь знал — их будут жечь и убивать не меньше, чем последних волхвов. Видно, велика сила песенного слога! И не сила это вовсе, а мощь настоящая. И боятся ее те, кто нечист душой.

Эрили, так звали сельских знахарей в Скандинавии, с успехом пользовали низшей магией символов, заключенной в рунах. Скальды и бояны владели искусством составления рунического заклинания. Объединенные в целое руны порождали магическое действие. И помнил Игорь, что именно это таинство божественного творения помирило асов и ванов, как не должно никогда разъединить германцев и славян! И в знак согласия между собой создали Боги Квасира. После трагической гибели он превратился в чудодейственный напиток, Приводящий в Движение Дух, так асы и ваны, а через них и люди, обрели мед поэзии — дар стихосложения.