Ольга Григорьева - Ладога

Я не мог понять, о какой кромке говорил Хитрец и куда волхи подевались, но думать нравилось, что бродили когда-то в темных глубинах векового леса люди таинственные, говорили с разной живностью, с деревьями, кустами, травой…

– Так и вижу их! – шепнул Лису. – Даже мерещится, будто мурчит над ухом кот Баюн.

– Радуйся, что не мурчит, – отозвался он. – А то ты возле него надолго расселся бы. Вот только не знаю, кто кого заморил бы: ты – кота, своими расспросами, или кот – тебя, байками.

Обидно стало. Я сокровенным поделился, а ему лишь бы посмеяться!

– Грубый ты, Лис.

– Ну, на тебя не угодишь! Хитрец – черствый, я – грубый. Горазд ты в чужих оплошностях копаться.

Я понапрасну ссориться не люблю, но коли задевают за живое мечты да веру мою – тут без потасовки не обойтись…

Я за пояс хватился, нож потянул. Лис, будто только того и ждал, – свой вытащил… Коли надеялся он меня резаком охотничьим напугать, то не на того нарвался. Я и не такое видывал. Один Чужак с глазами, будто пропасти бездонные, чего стоит! После него Лис со своим ножичком – создание вовсе безобидное.

– Лис, брось нож. – Медведь подошел к брату, легко, без малейшего усилия выкрутил ему руку за спину. – Я что сказал?!

Оружие стукнуло о землю, вывалившись. Охотник пискнул жалобно:

– Да бросил я, бросил. Уж и пошутить нельзя…

– Дома шути, – проворчал Медведь и хватку ослабил.

В круглых карих глазах засветилось блаженство радостное. Не столько он обо мне позаботился, сколько с братцем молодшим за недавние насмешки поквитался.

Ко мне подошел Славен:

– Не лезь на рожон… Ты Лиса не первый год знаешь.

Помолчал немного, а затем добавил грозно:

– Надумаете еще поцапаться – у обоих все оружие отберу.

Именно так он и поступит. Старшой он для нас – может и жизни отобрать без колебаний…

Я покосился на Лиса. Обида в душе шевелилась еще, однако стоило взглянуть в веселые, шкодливые Лисьи глаза, как пошла она на убыль. С богами не поспоришь, а ведь это они сотворили такое с беднягой. Все, чего не додали старшему брату, – младшему в избытке выделили.

Лис заметил мой взгляд, подмигнул задорно и, повернувшись, двинулся под изогнутые дубовые ветви. Наследник за ним. Я последним оказался…

Волхский лес дышал древней волшбой, в каждом шорохе чудо мнилось, в каждом дереве – жизнь, с людской схожая. Скрывались под корой древесной сердца живые, никому не видимые…

А меж тем, покуда любовался я, угрюмые деревья потеснились пред березняком молодым, веселым, а тот, в свою очередь, уступил место частому кустарнику. Тропа пропетляла немного по непролазным зарослям и выскочила на круглую лужайку, со всех сторон пестрой березовой бахромой окаймленную. На ее краю, будто стесняясь неприглядности своей, притулилась избенка, по крышу заросшая крапивой да малинником.

– По всему видать, этот дом еще волхи ладили, – заметил Хитрец, пытаясь отпихнуть закрывающую вход подпорку. Та стояла прочно, не двигалась, точно впускать не желала нежданных гостей. Хитрец кряхтел, заливался краской, но не сдавался – толкал ногой корягу упорную. – Они таких избушек по всему лесу понаставили, чтоб было где заночевать. В те времена зверье водилось разное. Много такого было, что человечину за лакомство почитали. Руны сказывают, будто волхи убивать не любили, даже нежить не трогали без великой нужды, а спрятаться от опасности зазорным не считали.

Пока он объяснял, Медведь, сжалившись, подтолкнул подпорку, и дверь легко распахнулась. Пахнуло изнутри сыростью. Да и в лес вечерняя мгла вползала, будто кошка льстивая – брюхом земли касаясь… Ясно стало, зачем волхи избенки в глуши лесной ладили, – самому захотелось в тепло да к огню, подальше от заговорщицкого лесного шелеста.

– Тьфу ты! – ругнулся вошедший в дом Медведь, налетев на что-то в темноте и на весь лес загромыхав. – Свету бы…

Свет, конечно, не помешал бы, да где его взять? Кремень, небось, у каждого в суме есть, но кто за лучинами-дровами пойдет в этакую-то пору да в незнакомом лесу? Уж точно, не я…

Однако Хитрец не зря мудрецом слыл, знал он и впрямь многое… Медленно, на ощупь добрался до окошка, пошарил там, замахал рукой, Славена подзывая. Тот ждать себя не заставил – подошел к старику. Повозились немного они, пощелкали да похрустели, а потом распалили лучину – и затанцевали на гладких, широких полатях вдоль стен отблески света слабого, пробежали по столу, высветлили в дальнем углу каменку.

Лис перехватил огонь, сунулся в печь, поведал восторженно:

– Растопка заготовлена! Да сухая!

Дрова, действительно, оказались сухими, быстро занялись – растеклось тепло по всему телу… Хоть и мала была избенка волхская, да уютна. И было все в ней заранее припасено для путника нежданного – кувшины, плошки, хлеб, камнем за многие годы зачерствевший… Даже бадьи для воды стояли, жаль, самой воды в них недоставало.

Неугомонный Лис полез на полати, сбросил оттуда ворох мохнатых истертых шкур. Пыль с них удушливым столбом к потолку взвилась – Хитреца с глаз долой скрыла… Показался он еще меньше да старей, чем раньше, и от этого защемило глубоко внутри, там, куда не в силах рассудок дотянуться.

– И для кого здесь добро лежит? – удивился Лис – Тут и не ходит никто.

– Мы-то зашли, – заметил Славен, потихоньку вещички мокрые, что в Тигоде замочили, возле печи раскладывая.

Лис плечами пожал, но спорить не стал. Не должно простому болотнику с сыном Старейшины спор вести, хотя ничем Славен других не лучше был. Молодой, статный да сильный – но и Лис, и Медведь, да и я сам тем же похвастать могли. Не знай я его раньше, так и не поверил бы, что он – из нарочитых. Разве только по одежде видать было. У него даже на ноже золотом вензель Рода был выбит, а короткая рогатина с острыми костяными концами вся изрезана была именами предков могущественных. Простой парень о таком оружии и мечтать не смеет.

– Куда, думаешь, он собирается? – оторвал меня от размышлений Хитрец, указал глазами на Чужака.

Тот разложил уж свое тряпье рваное в самом темном углу да, пустой бадьей покачивая, помышлял за водой пойти. Неужто даже лес темный Волхский его не страшил? Хотя чего ему бояться – капюшон свой скинет – любой зверь сам от него в страхе побежит… Нелюдь он…

Я зябко поежился. Хитрец дождался, когда дверь за Чужаком закроется, и зашептал торопливо:

– За водой в этакую темень обычные люди не ходят. Ведьмина порода!

– Не ворчи. Помоги лучше, – одернул его Славен и на столе телятину со значками да пометками растянул.

Кто ту телятину расписывал, не знаю, а были на ней и деревья разные маленькие нарисованы, и болото лягухами помечено, и реки длинными змеями вились, и озера лужами округлыми разливались, а в самом низу, возле сплошного пятна темного, горделиво большой дом стоял, сразу видать было – Ладога!