Варвара Шихарева - Леовичка

Но иногда, если посватавшийся парень сильно не по сердцу, ответным даром может оказаться какой-нибудь старый хлам — чем поношенней и затасканней, тем обидней отказ. Ну а такие избалованные самодурки, как дочка старосты, действительно могут и объедки вынести, и веретено — это уже не просто оскорбление, а настоящий позор. Над таким неудачником будет потешаться всё село, да и другая невеста вряд ли будет добра к незадачливому жениху, ведь принять дары ославленного для сельчанок всё равно что дёгтем измазаться… Дескать, подобрала из грязи то, на что другие даже не посмотрят!..

Между тем страсти у колодца накалялись — Каринка, пытаясь превзойти язвительностью Зарку, уже дошла до непропечённого хлеба и тухлых яиц, но её перебила конопатая Дишка.

— Дура! Если ты дрянной хлеб вынесешь, потом вся деревня будет не над Ирко смеяться, а над тобою потешаться — дескать, безрукая, готовить не умеет, вместо каравая камень печёт!

Услышав знакомое имя, я передумала уходить, хоть вода и была уже набрана. Кветка очень тепло относилась и к ныне уже покойному пасечнику, и к его сыну, а тут такое затевается… Между тем Каринка, пораскинув мозгами, согласилась с доводом:

— Ну да… Наши могут… А ты что поднесёшь?

Услышавшая вопрос Дишка неожиданно потупилась.

— Ну… Я ему тоже шапку вынесу… И рукавицы… Новые… — И совсем смешавшись, тихо добавила: — У него ведь хозяйство крепкое… Пасека опять же… Меня батя вожжами до крови изобьёт, если я не соглашусь…

— Так изобьют один раз, а вековать с таким мужем всю жизнь придётся, — возразила на такую покорность Каринка, а потом сделала страшные глаза и добавила: — Он ведь, как и отец, — перевёртыш, бэр! Оборотится после свадьбы диким зверем — будешь знать! Сожрёт и не подавится…

Но Дишка обречённо махнула рукой.

— Он и так почти что зверь — здоровенный, страшный, волосы — как шерсть… Моя мать говорила — его батя от медведицы как раз и зачал, после того как вдовцом остался…

А вот это уже выдумки, причём выдумки глупые и очень нехорошие… Прабабка мне рассказывала о том, как на перевертышей гонения устраивали — в сёлах из-за дурных поклёпов избы вместе с женщинами и детьми горели; главы семей, пытаясь уберечь родню, на пики кидались… И хотя с той поры уже немало лет прошло, злой язык следует подрезать… Я скрестила руки на груди, усмехнулась:

— А с чего вы вообще решили, что Ирко к вам свататься будет? Ему, по-моему, и так неплохо живётся!..

Возле колодца на минуту воцарилось молчание — девушки изумлённо воззрились на меня, но потом Каринка уверенно заявила:

— Ну, так Ирко сегодня с утра к Кветке с большущей корзиной заходил и сидел у неё долго…

Так вот из-за чего весь сыр-бор начался! Ну, сейчас вы у меня получите, дуры языкатые!

— И вы что, тут же решили, что он сваху умасливал? — Теперь в моём голосе стыло ледяное презрение… — Ирко ей просто обещанный заказ принёс, ведь Кветка не только сама без мёда жить не может, но и для своих дочерей его в запас берёт. В городе такого мёда, как у Ирко, днём с огнём не сыщешь… К тому же Кветка, в отличие от вас, знает, как настоящей хозяйке себя вести положено — она гостя всегда и накормит, и напоит, и беседой развлечёт!

Лица незадавшихся невест при моих словах вытянулись, точно у лошадей, а я, окатив их ещё одним полным презрения взглядом, взяла вёдра и пошла домой — говорить с ними мне было больше не о чем!..

Причина, по которой покойного Дорваша всегда окружало облако из уважительного страха и шепотков о его бэрском происхождении, становилась ясна как божий день, стоило только увидеть, как старый пасечник степенно шествует по сельской улице на общинный сход. Действительно огромный, плечистый, с окладистой седой бородой до пояса — остальные сельчане смотрелись рядом с ним беспомощными котятами. Голос у Дорваша был под стать росту, а сквозившей в движениях и не угасшей с годами силы хватило бы не на одного медведя, а сразу на трёх. Перечить ему на сходе не смели ни в одиночку, ни гуртом, а сборщик налогов подходил к пасечнику едва ли не с поклоном.

Кветка рассказывала, что в Большой Поляне Дорваш появился уже с женой и, отстроившись на отшибе, поднял с пустого места хозяйство, которому все окрестные тихо завидовали, ведь такую скотину стоило поискать. Козы редкой тонкорунной породы, несушки не какие-нибудь, а крапчатые, корова — молочная, трёхцветная… Правда, разбогатев, детей пасечник так и не прижил, поэтому после смерти жены, уже в пожилом возрасте, женился ещё раз — на девушке из Выселок, оказавшейся к тому же ещё и лучшей подругой Кветки. Жена, вначале боявшаяся Дорваша до колик в животе и вышедшая за него только по приказу позарившихся на богатый откуп родителей, уже через два месяца била Малике поклоны, неустанно благодаря богиню за посланного ей мужа. Дорваш не поднимал на жену руку даже ради острастки, не гнул её непосильной работой и, возвратясь с ярмарки, баловал дорогими подарками… Малика же, похоже, решила не останавливаться на полпути — уже через год у Дорваша появился сын, но посланное богиней счастье оказалось коротким. Маленькому Ирко было всего четыре месяца, когда его мать, отправившись в Выселки навестить родителей, на обратном пути провалилась под подтаявший лёд и утонула…

Недавно разродившаяся Кветка стала для осиротевшего малыша молочной матерью — он рос вместе с её старшей дочерью, но когда пришёл срок, Дорваш забрал мальчика на хутор. Кветка никогда не забывала о своём выкормыше, да и с Дорвашем осталась в самых тёплых отношениях, но подросший Ирко никогда не появлялся в Поляне, да и сам старый пасечник, овдовев во второй раз, посещал нашу деревушку только по делу. Эта разросшаяся с годами нелюдимость — Дорваш даже работницу перестал нанимать, и хозяйство, и хата держались на нём и сыне — конечно же, породила новую волну слухов и домыслов… Сама я видела Ирко вблизи всего один раз. Было это два года тому назад, и, похоже, сам парень испугался меня гораздо больше, чем я его…

Кветка тогда, ища в лесу отбившуюся козу, сильно подвернула ногу и потому отпросила меня у Нарсии для похода на пасеку за так некстати закончившимся в доме мёдом. Благодаря старательно описанным мне Кветкой приметам я довольно легко нашла спрятавшийся в дебрях хутор, но когда вышла из-под деревьев во двор, меня даже лай собаки не встретил — разве что в сарае кто-то возился. Пришлось покричать… Вышедший из хаты Дорваш не скрывал своего удивления.

— Чья ж ты будешь, пострелёнок с косой?

Я назвалась и, изложив просьбу Кветки, уже собиралась отдать пасечнику деньги, как он остановил меня, сказав, что с Кветки плачу не возьмёт. После чего меня пригласили в дом и, напоив квасом, неспешно расспросили о здоровье вдовы. Потом Дорваш попросил передать Кветке пожелания скорейшего выздоровления и, повернувшись к ведущей в сени двери, крикнул: