Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — бургграф

— Двое уехали из города, всё бросив... одного убили. Еще один переехал... в другую часть города.

Мимо нас проплыл ряд домов, впереди на значительном расстоянии за буйным садом выглядывает красная черепичная крыша огромного двухэтажного дома из белого кирпича, на крыше флюгер в виде петушка. Плодовые деревья теснятся перед домом, как стражи, справа и слева сад тянется и тянется: немного запущенный, даже заброшенный, но ветки гнутся под тяжестью яблок и груш. Я услышал треск и увидел, как опустилась до самой земли обвешанная плодами ветка, а на стволе осталась белая рана.

Женщина, к моему удивлению, шла к этому дому.

— Прекрасный дом, — сказал я с почтением. — Вы там убираете?

Она качнула головой:

— Нет.

— Живете у родни?

— Да нет же...

Я удивился еще больше.

— Неужто ваш? — Она кивнула:

— Да.

— А сад?

Она вздохнула:

— И сад мой.

— Прекрасный сад, — сказал я с чувством. — Даже то, что он вот так... художественно запущен... в смысле, это красиво, когда все деревья не выстраиваются, как подданные короля на смотре, а просто живут своей жизнью. В таком саду уютнее, душа отдыхает.

Она посмотрела с удивлением, но смолчала. Забор высокий и добротный, а ворота массивные, как будто ведут в крепость. Женщина отворила калитку, я подал ей корзину.

Она чуть пригнулась под ее тяжестью, в низком вырезе платья блеснули ослепительно белым круглые полушария молочного цвета. Я невольно бросил туда взгляд, эта женщина, по моим меркам уже чуть ли не старуха, сохранила молодость и красоту, а когда румянец вспыхнул на загорелых щеках, выглядит просто юной девушкой с ее ярким блеском глаз, зубов, с полными губами цвета спелой черешни.

Перехватив мой пристальный и довольно откровенный взгляд, она почему-то смутилась, опустила голову, от чего румянец разгорелся еще ярче и переполз и на шею, а розовые уши запылали огнем, как факелы.

Я отвел взгляд, непристойно так разглядывать замужнюю женщину. Она из тех женщин, в присутствии которых чувствуешь себя мужчиной, в домах таких женщин всегда чистота и порядок, они умеют окружить самца заботой и лаской...

— Может быть, — сказала она нерешительно, как-то по-своему истолковав мое молчание, — зайдете?.. У меня почти готов обед, есть хорошее вино. С моей стороны это хоть и не совсем... правильно, но вы были так добры ко мне! Вчера и сегодня...

Я кивнул:

— С удовольствием. Я в самом деле не прочь перекусить. Вроде бы позавтракал, но здесь такой воздух с моря, что уже снова готов ублажать желудок.

Она придержала калитку, я пригнулся и втиснулся во двор. За спиной звонко щелкнуло, впереди уложенная неровными булыжниками дорожка к дому, по обе стороны кусты роз, что превратились снова в терновник, из которого их когда-то вывели, а за кустами огромный сад из яблонь, груш, абрикосов, слив, дальше вообще сплошная стена деревьев, спелые плоды блестят на солнце округлыми боками.

Я снова взял корзину и пошел за женщиной, успев прощупать ее в тепловом и запаховом, но женщина как женщина, в расцвете лет, гормональное развитие на высоте, пахнет свежестью, тепловой фон равномерно распределен по всему телу, разве что в верхней части туловища багровости больше, но это говорит всего лишь о том, где больше крови, а ни о какой-то ведмячести.

— За этим садом сразу море, — сказала она, не оборачиваясь. — Но там пустой и каменистый берег.

— Всё равно схожу посмотреть, — ответил я. — Я так долго к нему шел!

Она чуть покосилась на меня через плечо. Глаза удивленные, спросила с недоумением:

— К морю?

— Да.

— Да что в нем хорошего?

— Кому как, — ответил я. — Есть же влюбленные в море?

Она зябко передернула плечами:

— Не знаю. Я так его ненавижу.

— Почему?

— У меня отец и мать утонули в бурю.

— Сочувствую.

Она снова оглянулась, смягчила тон:

— Весь наш город превратился в... сплошное развлечение. Люди перестали работать, только развлекаются. Потому и дивлюсь, чтоб одинокому молодому сеньору да не найти себе развлечений в самом городе?

Я хотел было уточнить, что разве нет других развлечений, поинтереснее, но подумал, что лукавлю. Во все времена главными остаются базовые радости: выпить и потрахаться, потрахаться и выпить. И не так уж важно, трахаешься в пещере или на компьютерном столе.

— Вообще-то верно, — согласился я. — Но с этим успеется.

— Да и море не убежит...

Дорожка подвела к крыльцу дома, там с одной стороны кусты роз вообще потонули под мощными зарослями чертополоха, с другой стороны — рассохшаяся бочка под водостоком с крыши, обручи проржавели и свалились, вода выбежала в щели. Женщина посмотрела на меня виновато, почти умоляюще.

— Руки не доходят...

— Да-да, — согласился я, — сад просто неимоверный... Так и кажется, что тянется до края света.

Она поднялась на крыльцо. Я гадал, что же случилось, что одна в таком огромном хозяйстве. Не говоря уже о саде, сам дом содержать — это не меньше трех слуг надо, да и тем не придется сидеть сложа руки.

В доме, на удивление, чисто, в первой же комнате светло, большой стол с тщательно выскобленной поверхностью, чистые шторы на окнах.

Она слабо улыбнулась:

— Я сейчас соберу на стол.

— Да, если не слишком побеспокою...

Наверху на лестнице послышались звонкие детские голоса. Я поднял голову. По ступенькам сбегают двое мальчишек, такие же черноволосые и со сросшимися густыми бровями, фамильная черта. Увидев незнакомца рядом с мамой, замерли, глядя на меня испуганными черными, как спелая смородина, глазами.

— Мои старшенькие, — сказала женщина тепло, — Ганс и Фриц. А меня, кстати, зовут Амелия...

— Рад слышать, госпожа Амелия. Старшенькие, это значит, что есть еще?

— Есть, — ответила она почему-то грустно. — Аделька и Слул. Они еще совсем маленькие. Гансу и Фрицу одиннадцать и десять, а тем пять и три.

— Счастливая у вас семья, — сказал я дежурную фразу, улыбнулся детям, повернулся...

...и язык прилип к гортани. На дальней стене в простой раме портрет мужчины средних лет. Рисовал явно не придворный художник, а кто-то из начинающих гениев: смело, остро, без мелких деталей и вытютюливания, потому портрет выглядит почти живым, хотя это всего лишь набросок с хорошо прорисованным лицом, а плечи и грудь лишь намечены небрежными штрихами.

Холодок продолжал растекаться по моему телу. Этого человека я уже встречал, да не просто видел... Да, это крупное лицо с холодными и жестокими глазами, тогда, помню, на меня пахнуло могильным холодом... И сейчас — как будто я на миг потерял одежду, стоя на холоде.

Госпожа Амелия проследила за моим взглядом. На лицо ее легла печаль.

— Это мой муж.