Дмитрий Емец - Самый лучший враг

— Да, — признал Арей. — О запретном. Должно же действительно существовать нечто запретное, если даже в Запретных землях у нашего шустрого лидера оказался трактир!

Эрлун улыбнулся, довольный, что появилась возможность свернуть с опасной темы, и отправился искать проводника. Тот, уже очнувшийся, угрюмо стоял рядом со своим конем и с тревогой вслушивался в шорохи леса.

— Пойдешь со мной! — велел Эрлун.

Проводник, прихрамывая, потащился за ним. Вскоре они уже стояли у башни. Дверь была приоткрыта. Слышно было, как Арей возится где-то внутри. Проводник втягивал голову в плечи и, дрожа, тихонько рычал, как делает пес, когда чего-то боится.

— Эй! — сказал Эрлун. — Чего ты?

— Страшно мне, — сказал проводник — Я ж перед ним провинился. Нельзя было сюда никого приводить.

В низких дверях показался Арей.

— Коней вам лучше поставить в защитный круг. За башней есть небольшой загон. На каждом столбе там охранные руны. Конечно и в загоне до них доберутся, но не сразу.

— Эго тартарианские кони, — сказал Эрлун.

— Я в курсе. Но, на свою беду, они еще и съедобны, — отозвался Арей и, покосившись на проводника, буркнул: — Ты слышал? Займись конями! Потом возьми себе кабанью ногу, ложись на солому — и чтобы до утра я не знал, где ты есть. Где-нибудь встречу тебя ночью — заколю.

Проводник торопливо увел коней.

— Боятся тебя, — сказал Эрлун. — Единственный из всех согласился меня провести. А ведь я предлагал немалые деньги.

— Боятся, — отозвался Арей. — А что ж делать? Для них страх — это единственная доступная форма уважения… В первое время, как я здесь поселился, они принялись было мне докучать, но я объяснил, что не стоит, и теперь у нас мир.

Эрлун с осторожностью вдвинулся в полумрак башни. Здесь, внизу, горела единственная свеча. Пламя ее, дрожа, освещало каменные ступени, которые, обвивая края башни, вели вверх. Эрлуна туда не приглашали, и он благоразумно остался внизу. Впрочем, и сам Арей, похоже, поднимался наверх лишь затем, чтобы пострелять по гостям из лука. Все его мечи, копья, топоры, щиты — а их имелось немало — были в тщательном порядке развешаны на стенах.

Здесь же помещались небольшой деревянный стол и рядом с ним лежанка. На столе валялись несколько растрепанных книг и стояла деревянная чаша. Снаружи чаши золотой вязью было написано: «Я пил из чаши бытия, хотя края отгрыз не я!» — а внутри той же вязью, только наполовину стершейся: «Я пил из чаши бытия, хотя края отгрызть ея!» Разница небольшая, но существенная.

На краю стола лежал предмет, который не часто встретишь у темного стража, — флейта. Сломанная, но заботливо склеенная. Это была совсем простенькая флейта, пастушеская, без всяких новомодных штучек. Эрлун решил, что эта флейта — одна из трофейных, но после пригляделся к ней повнимательнее. Приглядевшись же, потянулся к ней рукой, но, что-то сообразив, обернулся. Арей, сделавший уже полшага вперед, смотрел на него страшными глазами. Рука его лежала на рукояти меча Эрлун понял, что, прикоснись он к флейте, Арей отрубил бы ему кисть.

— Это же… твоя? — тихо спросил Эрлун.

— Узнал?

— Как же не узнать! Наши флейты — твоя и моя — были очень похожи. Помнишь, мы даже менялись ими, когда…

— Не надо! — прервал Арей. — Я никогда не был хорошим флейтистом… Летал я гораздо лучше.

— А сейчас ты играешь?

— Играю. В кости и в карты, — глухо ответил Арей.

— А на флейте?

— Ни разу с тех пор, как…. Вот даже сломал.

— Сломал, но склеил?

— Склеил, — подтвердил Арей, точно сам этому удивившись — Хотел поместить ее внутрь рукояти меча. Говорят, так он лучше рубит светлых. Даже сделал это, но потом почему-то передумал.

Эрлун что-то промычал. Это было сложносоставное такое мычание. Вроде как и поощряющее и осуждающее одновременно.

Медвежья лапа Арея сгребла флейту со стола. Занесла над головой, собираясь разбить, но передумала заботливо убрала в ларец. Когда Арей открывал его, внутри что-то блеснуло. Эрлун готов был поклясться, что это крылья светлых стражей. Вот только почему Арей не сдал их в канцелярию? Ведь существовал же строгий приказ Лигула, что все трофеи, захваченные у света, должны храниться в Тартаре, чтобы свет не смог вернуть их вновь.

— А мне как-то безразлично, — сказал Арей, считав его мысль. — Пока я жив, я сам их свету не отдам. Я если кому-то из них повезет, то не все ли мне равно, вернут ли они себе свои куриные крылышки или нет?!

Эрлун торопливо забормотал, что да-да, очень правильно. У него самого, конечно, не очень много трофейных крыльев, можно сказать вообще нет, но если бы были, то…

— Хватит, — поморщился Арей. — Перестань поддакивать!.. Лигулу ты ведь тоже поддакиваешь? Знаешь, есть такие собачки, которые бегут за всяким, кто бы их ни позвал…

Эрлун вспыхнул, но вспыхнул так-то неровно, пятнами, вроде бы покрылся диатезом.

— Я просто говорю о собачках! — невинно продолжал Арей. — Я, знаешь ли, люблю наблюдать. Обычно они обитают возле трактиров, эти собачки. Великие знатоки душ! Всегда знают, когда заглянуть в глаза, а когда отвернуться и разыграть эдакую благородную грусть. Бывает, в трактир приедет богатый купец. Выпьет, расположится к собачке, накормит ее вырезкой. Не костью, заметь! А наутро, если голова с перепою болеть не будет, свистнет ее с собой! Казалось бы, вот счастье! Живи себе с купцом!. Но нет, и дня не пройдет, как эту собачку свистнет какой-нибудь нищий, показав ей высохшую птичью лапку. И что же? Она бежит за ним получать свои пинки!

— Не такая уж она плохая, эта собачка, если бросила купца ради нищего! — дрожащим голосом произнес Эрлун.

— Это да. Но я не искал бы туг благородства, потому что и нищего она скоро бросит. Просто бедной псине недоступно стратегическое планирование, — подытожил Арей, растягиваясь на лежанке и взглядом показывая Эрлуну на солому.

Эрлун осторожно прилег. В соломе шуршали мыши.

— Я все думаю о нашем изгнании из Эдема, — сказал Арей. — Почему нас выкинули, как котят? Летали мы на крылышках, дудели в свиристелки, а потом — раз… Извольте выйти вон! Все произошло мгновенно… Наше недовольство тлело, тлело и… однажды вспыхнуло. Мы пошли за Кводноном. Не потому пошли, что так уж увлеклись им, а потому… потому что пошли. Он был нам ближе. Мы многое считали несправедливым. Верь, верь, верь — это нам твердили каждый миг! Верь, будь проще, не завидуй! А как поверить, что это жалкое создание — человек, с искрой вечности в груди, это вам не обезьяна! Все упирается в эту веру, будь она неладна!

Арей перевернулся на другой бок. Подсунул под щеку какую-то жуткую, мятую, с тремя рядами зубов морду, служившую ему подушкой.