Ворону не к лицу кимоно - Абэ Тисато

– Я и не знала тогда, что это был он…

К ее вздоху примешалось что-то сладкое. Самомо, пристально наблюдая за Асэби, тихонько прошептала:

– Вам нравится молодой господин, да?

Щеки Асэби мигом вспыхнули. Она не ответила ни «да», ни «нет», но Самомо сама все сообразила. На ее лице отразилось то ли понимание, то ли восхищение, и в следующий момент она энергично кивнула:

– Хорошо. Тогда Самомо поможет госпоже Асэби.

Что? Асэби невольно повысила голос:

– Что значит «поможет»? Ты же в Летнем павильоне… – начала было Асэби, но Самомо перебила ее и легонько покачала головой.

– Я ведь из дома Сокэ. Госпожа Фудзинами мне давно сказала, чтобы я считала вас, а не госпожу Хамаю, своей хозяйкой вместо нее.

Самомо продолжала с кислым лицом:

– В Летнем павильоне странно. Даже если бы госпожа Фудзинами меня не предупредила, я бы не смогла испытывать симпатию к госпоже Хамаю или к придворным дамам Летнего павильона.

Асэби, почувствовав в этих словах какую-то недоговоренность, переспросила:

– А что странно?

– Придворные дамы в Летнем павильоне и сама госпожа Хамаю как будто не замечают друг друга.

Асэби вспомнила: действительно, придворные дамы из Летнего павильона в основном были неразговорчивы и неприветливы. Возможно, между дамами, прибывшими из Южного дома, и дамами, присланными из дома Сокэ, была слишком большая пропасть.

– Поэтому прошу вас, госпожа Асэби, положитесь на меня. Я все для вас сделаю. – Выражение глаз Самомо при этих словах было бесконечно серьезным. – Я понимаю, что невежливо с моей стороны так говорить. Но я восхищена вашими чувствами, госпожа Асэби. Я слышала, что говорила госпожа Хамаю, поэтому вдвойне восхищена.

Самомо сказала, что стать супругой наследника можно и по искренней любви, а вовсе не по политическим мотивам.

– Мой младший брат скоро станет членом гвардии Ямаути-сю: он поступает в академию дома Сокэ, Кэйсоин. И тогда он сможет рассказывать нам в письмах, как поживает молодой господин. Да я и в другом смогу вам пригодиться, как придворная дама дома Сокэ.

Наверное, она искренне думала так. Асэби почувствовала к Самомо близость, которую раньше ей не доводилось испытывать.

– Спасибо. Только не надо думать, что я могу стать супругой молодого господина или еще что-нибудь такое значительное… Я бы просто хотела попросить тебя иногда становиться моей советчицей.

Самомо стала было возражать по поводу такого значительного, но, услышав следующие слова Асэби, просияла:

– С удовольствием! Если только вас устроит моя скромная особа.

– Что ты такое говоришь! Я так давно мечтала поговорить с кем-нибудь моего же возраста! Я так рада, что ты появилась! Ты мне как подруга, – пробормотала Асэби, и Самомо хоть и засмущалась, но все-таки была очень рада.

Сразу после окончания церемонии очищения Дня Змеи Фудзинами пожаловала Асэби одну вещь. Асэби пригласили в павильон Глициний и продемонстрировали великолепный нагон. Обнаружив на боку инструмента знакомый орнамент, Асэби удивилась. Она проверила – сакура в дымке. Это точно Укигумо, «Летящее Облако».

Но тот мужчина говорил, что на Укигумо играют при дворе. Асэби колебалась, не зная, можно ли принять такой подарок, но Фудзинами, пребывая в прекрасном настроении, твердо сказала, что можно.

– «Нет смысла оставлять нагон людям дома Сокэ» – так я сказала Его Величеству, и он с радостью согласился.

Разумеется, Асэби обрадовалась, услышав эти слова. Она велела немедленно отнести инструмент в Весенний павильон, чтобы поиграть на нем, но Укоги, увидев Укигумо, была ошеломлена. Некоторое время она ничего не могла сказать, уставившись на то, что было в руках у Асэби.

Инструмент был все так же красив, чисто звучал, все оставалось в том же великолепном состоянии. Никаких изменений. Асэби не могла понять, что так удивило Укоги, но та вздохнула и тихо сказала:

– Вот уж не думала Укоги, что ей доведется еще раз увидеть его. Это принадлежало девушке, которой я когда-то прислуживала.

– Это?!

– Да. По некоторым причинам инструмент перешел к дому Сокэ.

– Та госпожа обладала изысканным увлечением. Мне тоже нравится этот нагон, буду его беречь, – беспечно засмеялась Асэби, а Укоги, хотя и сказала, что очень тронута, сделала такое лицо, будто собиралась заплакать.

Она прошептала:

– Да, та госпожа наверняка будет очень рада.

Пока Асэби занималась Укигумо, стемнело. Девочка-служанка хотела было зажечь светильник, но Укоги, которая уже пришла в себя, остановила ее:

– Госпожа Асэби, а вы знаете, почему усадьбы во дворце Окагу называются Весенним, Летним, Осенним и Зимним павильонами? – хитро поглядывая на Асэби, спросила она.

Девушка вопросительно наклонила голову:

– Хм. Если бы причины не было, можно было бы назвать просто «Восточный павильон» и так далее, да?

– Совершенно верно. И в начале, говорят, так и было.

Здесь Укоги замолчала и два раза хлопнула в ладоши. Придворные дамы, услышав этот сигнал, разом встали.

– Все павильоны были построены с глубоким умыслом, чтобы следовать настроениям девушек разных поколений. В результате все – от домашней утвари до деревьев в саду, все вплоть до пейзажа, который виден из павильона, – отвечает плану хозяйки.

– Пейзаж?

– Да.

Придворные дамы рядом с Укоги подняли бамбуковые занавеси и приоткрыли с одной стороны дверцу. Наверное, уже вышел месяц: через открытую дверь вместе с весенним ночным воздухом хлынул в комнату голубоватый свет. Асэби, наблюдая за тенями на веранде, вдруг заметила уголком глаза легкое движение и подняла голову.

Это был лепесток. Не найдя слов, Асэби подошла к перилам. Снаружи было очень светло, но не только из-за луны. Окинув взглядом пейзаж, она потеряла дар речи: под тусклыми лунными лучами сверкали белизной волны сакуры в полном расцвете. Куда ни посмотри, склоны горы были покрыты деревьями в цвету. Слабый ветерок был напоен густым ароматом. Асэби не могла вымолвить ни звука. Ей казалось, что стоит ей сказать: «Как красиво!» – и весь восторг обесценится. Любые слова привели бы к тому же самому результату.

– Вот что нравилось всем девушкам Восточного дома. Это сакура. – Асэби слушала спокойный голос Укоги. – Пейзаж, который за много сотен лет создали девы, любящие сакуру больше всего. И павильон, который красивее всего весной, все незаметно стали называть Весенним павильоном. Красиво, правда?

Асэби не ответила на вопрос. Ведь ответ и так был понятен. Она безмолвно уселась перед инструментом и любовно погладила его поверхность. Привычным жестом поставив пальцы на струны, плавными движениями она настроила кото и тихонько заиграла.

Послышался перезвон струн.

Нежный печальный звук кото растворился в бледном лунном свете, поднимаясь вверх, к небу.

Цветет сакура.

Сияет луна.

Текут, словно сладкая река, звуки кото.

Вся эта картина, все это вместе сливались в одно, как на каллиграфическом свитке.

«Ах…»

И вдруг Асэби поняла.

«Вот почему я здесь. Футаба не умеет играть на кото. Поэтому здесь я».

Асэби догадалась, что это неслучайно.

«Это место призвало меня».

Она почувствовала, будто камень на сердце вдруг просто исчез.

«Тебе можно находиться здесь», – улыбнулись ей цветы сакуры.

Глава вторая

Лето

Хамаю проснулась из-за легкого шелеста одежды.

Не открывая глаз, она прислушалась: шелест вдруг прекратился, но через некоторое время ей показалось, что кто-то нерешительно присел рядом. Здесь нет ни одной придворной дамы, которая бы так мило двигалась. «Явно гостья, причем такая, – догадалась она, – которая стесняется спящей хозяйки».

– Асэби? Что ты хотела?

Услышав, как гостья ахнула, Хамаю наконец-то открыла глаза. Как она и предполагала, Асэби, хозяйка Весеннего павильона, сидела, хлопая глазами, прямо на полу, не взяв даже соломенной подушки для сидения.