В преддверии бури (СИ) - Рудкевич Ирэн

Существо проводило шары равнодушным взглядом, даже не шевельнувшись, что-то опять пробурчало — мне почудился вопрос — и неторопливо двинулось ко мне. Остановилось, наткнувшись на щит, недоумённо сморщило морду и… пошло дальше.

Да как же это?!

Изумление было до того сильным, что на какое-то время вытеснило страх. Существо не уничтожило щит, нет — я всё так же видела окружающую меня конструкцию и чувствовала, что она работает, сгущая воздух вокруг до твёрдости, подобной камню. Существо просто прошло сквозь него, не ощутив ни малейшего сопротивления, будто для него не существовало ни самого щита, ни создавшей его магии. Но это же невозможно, это рушит все законы и принципы, по которым люди, наделённые волшебным даром, способны управлять потоками силы, текущими через Шагрон, и направлять их, придавая физически ощутимую форму. Или — всё-таки возможно?

Мне оставалось только надеяться на удачу, на слепой рок, на безумную случайность, что даже в этой башне, пусть не оборонительной, пусть неизвестно с какой целью возведённой, всё же найдётся столь нужная мне подземная пустота: потерна, каверна или шахта — что угодно, лишь бы там можно было спрятаться от крылатого монстра, против которого спасовало моё единственное оружие. Существо неторопливо приближалось, клацая когтями по вросшим в землю камням, пасть его приоткрылась — мне показалось, будто за первым рядом усеявших её иглообразных зубов блеснул второй.

Страх вытеснил из сознания все мысли, залил его кипящей чернотой отчаяния и отвратительным, ненавистным чувством беспомощности — не в моих силах было справиться с крылатым порождением неизвестно какой бездны. И вдруг — ощущение пустоты — где-то там, внизу, под прижатой к земле ладонью, — пустоты, уходящей далеко вниз, сырой, затхлой, пахнущей гнилью и разложением — и такой спасительной. Я бросила торжествующий взгляд на монстра — ему оставался лишь шаг, чтоб дотянуться до меня руками-лапами — и ударила ладонью по земле, вкладывая в этот удар весь свой страх, который, как известно, весьма хорошо преобразовывается в силу.

Земля содрогнулась. Монстр, почувствовав, как закачалась, заходила ходуном поверхность под ним, остановился, озадаченно глянул под ноги; последующий толчок, многажды сильнее первого, заставил его покачнуться — и монстр, нелепо взмахнув крыльями, не удержался и рухнул на спину. А моя рука в тот же миг провалилась в пустоту.

— Оставайся ни с чем, каргово отродье! — зло выкрикнула я и изо всех сил оттолкнулась ногами, бросая себя в образовавшуюся дыру.

Сознание возвращалось неохотно, голова гудела словно гонг, по которому, хорошенько размахнувшись, ударили тяжёлой деревянной колотушкой. Я застонала — и удивилась звуку собственного голоса, сиплого, едва слышного даже здесь, среди окружавшей меня тишины. Пошевелила пальцами рук, ног — вроде двигаются, но каждое движение причиняет нестерпимую боль.

Сколько я уже тут лежу? И где это «тут»? В памяти послушно всплыли обрывки долгого падения и собственный, переполненный ужасом, крик.

Найденная мной пустота оказалась вовсе не скрытым подземным ходом или тайником. Это была длинная, узкая шахта, почти отвесно уходящая вниз на десятки саженей. И я, в попытке спастись от чудовища, прошедшего сквозь мой щит так легко, будто его и не было, просто нырнула в этот лаз, не проверяя, что там. И отправилась в долгий вертикальный полёт вниз головой.

Сначала я пыталась сгустить воздух, чтоб хоть немного замедлить падение, но предательская стихия отказалась повиноваться — вероятно, я была слишком напугана и не смогла составить правильную конструкцию. Тогда, в панике, я стала хватать руками торчащие из стен лаза корни в надежде зацепиться за них. В какой-то момент мне даже удалось развернуться головой вверх — и вовремя. Что-то сильно толкнуло в ноги, колени хрустнули и подломились; тело пронзила острая боль, поднявшись по позвоночному столбу, она влилась в голову; я кулем повалилась набок, резкий удар головой — и на этом мои воспоминания окончились.

Осторожно, опираясь на мокрую каменную поверхность, я села, попыталась подтянуть ноги к груди — в коленных чашечках будто взорвался огненный шар, но они послушались, видать, обошлось без переломов. Протянула руку к затылку — пальцы наткнулись на липкое месиво спутанных волос, и ещё один шар лопнул в голове. Я поспешно убрала руку, чувствуя, как от боли снова замутилось сознание, замерла, пережидая дурноту. А затем попыталась открыть слипшиеся глаза. Я ожидала вспышку света, что пронзит меня ещё одной стрелой боли, но реальность оказалась прозаичней некуда — вокруг царила непроглядная тьма. А и вправду, с чего я взяла, что под землёй должно быть светло? Наверное, удар затылком, оставивший после себя довольно серьёзную рану, сказался на моей способности мыслить трезво. Хорошо ещё, что встретил меня твёрдый пол, а не остро заточенные колья или другая хитроумная ловушка.

На этом, правда, хорошие известия заканчивались и начинались плохие.

Насколько я знала, древние имперцы были весьма изобретательны в вопросах смертной казни для врагов, шпионов или просто преступников. Но если в глубине Империи казнь, пусть даже показательно жестокая, вроде поджаривания на решётке или четвертования, преследовала главной целью именно умерщвление, то для страдающих от скуки башенных гарнизонов она была чуть ли не единственным способом разнообразить унылый быт, а потому отличалась продолжительностью, позволяющей сполна насладиться мучениями жертвы. К тому же, сказывался и недостаток врагов — огненноглазые эйо не особо стремились на человеческие земли, предпочитая спокойно отсиживаться за Пределом, а потому любой пойманный враг, чтоб развлечь скучающих солдат, должен был мучиться долго, разнообразно и занимательно.

Любимейшей из казней в гарнизонах было замуровывание заживо, но пленник, сходящий с ума от безысходности в крошечной каморке, из которой нет выхода, умирал слишком скучно — и это неизменно расстраивало уставших от однообразия каждодневной службы солдат. История умалчивает, кому именно принадлежала мысль дать замурованному надежду вместо отчаяния, но в результате казнь усовершенствовали, да так, что теперь за страданиями обречённого пленника можно было наблюдать бесконечно долго — несчастного сбрасывали в подземную каверну, единственным выходом из которой был длинный вертикальный лаз, подобный тому, в который я угодила. Через этот же лаз пленнику спускали еду — ровно столько, чтоб не сдох от голода. И наслаждались, как страдалец, весь переломанный после падения, но живой, в кромешной темноте пытался выбраться из своего узилища; говорят, были и такие ловкачи, что умудрялись подняться по лазу обратно, к самому верху — и там, разумеется, их встречала ощетинившаяся острыми пиками, надёжно закрытая решётка и радостное улюлюканье солдат.

Вот в такую каверну я, похоже, и угодила.

Стараясь двигаться плавно, чтоб не причинять себе дополнительной боли, я снова легла на холодный пол, и замерла, превратившись в слух. Где-то совсем рядом назойливо и ритмично стучали по камням капли воды — кап-кап-кап — и каждая из них, разбиваясь о твёрдую поверхность, отзывалась в израненной голове пульсирующей болью. Подтягиваясь одними руками, чтоб не тревожить колени, я поползла в сторону звука и почти сразу наткнулась на небольшую лужицу, до краёв наполненную ледяной водой. Набрала полные ладони и умылась, постанывая от наслаждения. Набрала ещё — и жадно, торопливыми, большими глотками выпила.

Холодная влага, разлившись внутри, придала сил, мысли — мутные, неповоротливые, бессвязные, — слегка упорядочились

Итак, что мы имеем? Я жива, и это хорошо. На голове рана, серьёзно повреждены колени — это плохо, но не смертельно, хоть, на мой взгляд, для испытания раны ощущались уж слишком реальными. Я сбежала от опасного чудовища, но провалилась в древнюю тюрьму, куда отправляли на медленную и мучительную смерть, и единственный явный выход из неё — там же, где и вход, но сконструирован он так, чтоб выходом только казаться.