Вера Камша - Башня ярости. Книга 2. Всходы Ветра

Мелодия рванулась к небесам и рассыпалась искрами, черными и синими. Порыв ветра пришпорил облачных коней, мчавшихся навстречу рассвету. Зашептались проснувшиеся рябины, дрогнули и закачались на тонких серебристых стебельках черные маки, обещая все запомнить и рассказать. На сотканных из ночи лепестках дрожали капли росы, светлые и горькие, как слезы на женских ресницах. Черные цветы в лучах рассвета могут показаться алыми...

С потревоженной ветки осыпался снег, растаяв на еще теплой руке короля Лебедей. Свет Кольца Вархи падал на бледное правильное лицо, играл на гладкой серой коре, делал влажный предвесенний снег еще более синим.

Опал сам повернул на Гелань, он хорошо знал дорогу к замку Гардани. Не пройдет и кварты, как послышится шум мчащейся меж обледенелых берегов Рысьвы, и небо закроет Замковая гора. Клэри старался думать о будущих войнах, но его сердце было в Вархе.

Не иметь права на смерть – что может быть страшнее, но рыцарь Осени его не имел. Он по доброй воле избрал дорогу разведчика, надеясь на то, что его путь по вечности рано или поздно оборвется, но Смерть не любит тех, кто ищет ее поцелуев...

Иноходец Эмзара, резво бегущий по заснеженной ложбине, вскинулся на дыбы и закричал, едва не сбросив наездника. Клэри попробовал успокоить жеребца, но тот бился, как атэвский конь, ужаленный прыгучим скорпионом. Рыцарь Осени с трудом держался в седле, сражаясь с обезумевшим иноходцем, но это продолжалось недолго. Опал затих и присмирел. Конь и всадник замерли под низкими вечерними тучами, затем жеребец повернул голову, в карих глазах блестели слезы, и Клэри понял, что они означали. Опал и Эмзар были связаны незримой нитью. Рыцарь Осени успел потерять десяток коней, и всякий раз смерть друга отзывалась ощущением горечи и вины, но бессмертные приговорены провожать друзей в иные пределы. Утренний Ветер родился много позже старых войн, он не видел эльфийских лошадей, переживших всадников. Опал был первым.

Конь застыл, понуро опустив голову, если б Клэри тронул поводья, иноходец покорно пошел бы вперед, но рыцарь Осени медлил, подставив лицо наползающему вечеру.

Художник не знал, как расскажет миру о гибели Лебедей, но он сделает это, хотя лучшим памятником Эмзару станет победа над Ройгу, вархианским злом и прочими бедами, нависшими над Таррой. Их, этих бед, слишком много даже для богов, давным-давно отринувших этот мир...

Опал снова обернулся и жалобно заржал. Клэри погладил осиротевшего скакуна, но тот вряд ли это заметил. Рыцарь Осени оглянулся и не увидел ничего, кроме терявшейся в лесу дороги. Если он переживет войну, то высечет из мрамора плачущего коня. Он будет стоять над озером среди опустивших в воду ветвей серебряных ив, конь с пустым седлом, который не хочет пить, потому что вода пахнет кровью. Но Эмзар отдал ему Опала и отправил в Гелань не для того, чтобы останавливался на полдороге!

– Опал, – собственный голос показался эльфу чужим, – аи куэ веньириэ, эмико. Нуэсто девиа анэтэ муэри э нинос эфина со нуэсто мора52.

Этот язык теперь поймут только Рене, Герика и Эрасти, но для них он не родной и никогда родным не станет. Речи эльфов растают в небе, как растаяли в ней слова Первых богов Тарры, ставшей отныне миром смертных. Только он и Опал будут думать на смолкнувшем языке, хотя, кто знает, думают ли лошади, но они плачут. Королевский иноходец вскинул голову и стрелой понесся вперед, обгоняя приближающуюся ночь и пытаясь сбросить потерю и тоску, всадников, которых обречен таскать на себе до последнего вздоха. Клэри не сдерживал неистовый бег, в лицо бил ветер, мелькали черные ели, испятнанные тяжелым белым снегом, между ними и Вархой вставали леса, холмы, скованные льдом реки и речушки, но что значит расстояние для тех, кто любит и помнит? Что значит жизнь для тех, кому нечего терять?

Одинокий эльф на белой лошади всю ночь гнался за Волчьей Звездой, звездой Войны, зажженной ушедшим богом, познавшим боль и научившимся прощать.

– Ангес? – обведенные темными кругами глаза Ларэна потеплели, – я любил его. Не как повелителя, как друга. Он и был другом... Ангес попросил меня остаться и помочь Тарре, и я остался. Тарру я тоже любил...

– Воин сказал, что ты стоил дороже всех его братьев, – улыбнулся Рамиэрль. – Он сожалел о твоей гибели, очень сожалел...

– Ангес помнил друзей, жизнью я обязан именно ему... Погоди, – Лунный перебил сам себя, – смотри!

Нэо обернулся и словно вновь оказался на Лунном острове, когда огненный талисман Залиэли превратился в растрепанный костер. Какая-то сила весьма успешно ломилась в Варху. Роман сжал кулаки, все повторялось – страх за друзей, невозможность помочь, беспомощность и бессмысленность. Эмзар из последних сил защищал ставший ненужным рубеж, вместо того чтоб ударить по врагу. Если б он превратил Кольцо в Копье Света! Перед таким оружием устоят только боги, но Лебеди спасали не себя, а Варху...

– Они все погибнут, – прошептал подбежавший Норгэрель. Роман промолчал, хотя ему захотелось взвыть от бессилия. Это за него проделала лльяма, Рамиэрль цыкнул, и огневушка замерла, обиженно окутав себя облаком искр.

– Что же делать, – руки Аддари сжимали бесполезный лук, – они нас не услышат?

– Даже если услышат, не поверят, – пробормотал Нэо. – Варха – логово лжи и предательства, Эмзар это знает...

– Надо думать о другом, – Лунный король не отрывал глаз от умирающего пламени. – Если Кольцо не выдержит, драться придется вам...

– Оно не выдержит, – покачал головой Норгэрель, – и вряд ли этого врага остановят стрелы и мечи.

– Хотел бы я знать, кто там, – прошептал Ларрэн.

Лльяма тоже хотела это знать. Огневушка уразумела, что творится что-то не правильное и сюда вот-вот ворвется враг. Глаза твари из Бездны налились жаром, по хребту побежали огненные волны, она даже немного выросла. Лльяма медленно, словно охотничья собака, двинулась вперед, оставляя на сероватых плитах дымящиеся черные следы.

Нэо, у которого не хватало сил смотреть на умирающее пламя и думать, что творится на той стороне, уставился на любимицу. Почувствовав взгляд, лльяма повернула раскаленную башку и открыла пасть.

– Выправилось! – слова Аддари заставили Нэо поднять глаза. Кольцо и впрямь вновь стало стеной сияющей синевы, расцветающей наверху огненными завитками. На первый взгляд все казалось прежним, и Рамиэрль сам не понял, почему вместо облегчения испытал ужас.

– Что-то не так, – в голосе Норгэреля не было радости, – эти сполохи и этот плач... Такого раньше не было, что они делают?!

– Они умирают, – сказал Ларрэн, – вернее, уже умерли.