Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева
— А-а-а, — протянул Кир.
— Ты об этом знал? — Ника с подозрением посмотрела на мужа.
— О чём?
— О том, что Гришка на Енисей собрался?
— Об этом? Не, об этом не знал, — Кирилл ответил чересчур быстро, и у Ники тут же закрались сомнения.
В чём в чём, а тут папа был прав: Кир частенько покрывал её братца, иногда даже заступался за Гришку перед Павлом Григорьевичем — с риском для жизни, надо сказать, заступался, потому что тогда доставалось на орехи всем, и Киру, и Гришке, и даже Нике с Анной, которые по мнению отца только и делали, что «баловали парня». Конечно, папа преувеличивал. Просто Гришка получился точной отцовской копией, и внешне, и по характеру, а со своими копиями у Павла Григорьевича, как однажды верно подметила Анна, отношения складывались не очень удачно.
Вот и с Киром не складывались, хотя мало кто из тех, кого Ника в своей жизни знала, походил на отца так, как Кир… Её Кир. Дерзкий, отчаянный, порывистый. Которого Ника однажды потеряла навсегда. Она думала, что навсегда.
Нике часто снился тот день.
Начинался сон всегда одинаково: с Караева и с гибели Петренко. Кирилла Петренко. Перед глазами маячил стриженный белобрысый затылок, белый вихор на макушке, потом появлялось узкое смуглое лицо, резкий разрез морщин, тонкие дрожащие крылья хищного носа, и всё тонуло в оглушающем звуке выстрела. А потом события развивались по-разному.
Иногда в её сне не было шторма, и океан не осыпал Нику мириадами холодных брызг. Иногда им удавалось проскочить патруль, и Марк с Лёнькой оставались живы. Иногда из щитовой выходил Васильев, а не Ставицкий, и тогда дядя Боря…
Она просыпалась с мокрыми от слёз щеками, просыпалась, понимая, что те, кто умер, тот и вправду умер, а живым — жить. С чувством вины и утраты. С беспощадной памятью, которая будет с ними всегда. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту.
Она утыкалась в подушку, пытаясь заглушить рвущиеся на волю рыдания, боясь разбудить детей, Кирилла, и всё равно будила. На пороге спальни появлялся Ванька, на его не по-детски серьёзном лице читался знакомый вопрос: мама, тебе опять снилось это? А из-за спины сына выглядывала растерянно-сонная мордашка дочери. Лёлька прижимала к груди огромного зайца, с которым не расставалась на ночь, переступала маленькими босыми ногами.
Кир успокаивал детей, разводил их по спальням — хотя в последнее время роль успокаивателя Лёльки всё чаще и чаще брал на себя Ванька, — а потом возвращался к ней. Баюкал её в сильных и крепких руках, как маленькую, говорил бессвязные слова, целовал мокрые щёки, волосы, гладил вздрагивающие плечи. И всё постепенно становилось на свои места. И словно в продолжение сна возникал узкий больничный коридор, где Ника сидела, кутаясь в просторный армейский китель — его ей на плечи накинул высокий военный, представившийся полковником Островским, — и где-то в конце коридора раздавались громкие и взволнованные голоса, хлопали двери, скрипели колёсики больничных каталок. Рядом, прислонившись к шершавой и холодной стене, стоял Саша Поляков. Его рубашка впереди была заляпана кровью. Чужой кровью.
А потом…
— Ника! Посмотри! Посмотри туда!
Она медленно поворачивала голову, следуя за Сашиным удивлённым взглядом, не понимая, чего он хочет от неё и злясь, непонятно на что. И вдруг, даже ещё не видя того, что видел он, замирала, обожжённая догадкой.
— Кирилл! Ты жив? Жив?
Ника и теперь, спустя четырнадцать лет, повторяла тот же самый вопрос, что однажды закружился эхом в полупустом больничном коридоре. Повторяла в тишине супружеской спальни, касаясь пальцами любимого лица и всё ещё боясь поверить, что это не сон. А Кирилл гладил её волосы и шептал:
— Ну что ты, что ты, глупенькая моя, любимая… Конечно, жив. Жив-здоров и ничего со мной не случилось. Всё же хорошо, милая… всё хорошо. Ну же, Ника…
Ну же, Ника…
И опять всё путалось. И опять тот день вторгался в день сегодняшний. Появлялся отец, осунувшийся и постаревший, с лицом, на которое горе уже наложило свой отпечаток. Что-то быстро говорил незнакомый молодой человек, энергично кивая, так, что при каждом слове с длинного носа то и дело норовили слететь очки. У закрытых дверей рядом с Анной стояла молодая, поразительно похожая на отца женщина с заплаканным лицом… Прошлое, не желая уходить, отчаянно цеплялось за настоящее. А через неплотно задёрнутые шторы спальни на них с Кириллом смотрела, не моргая, круглая, любопытная луна.
— Со мной ничего никогда не случится, — Кирилл приподнимал ладонями её лицо, заглядывал в глаза. — И ты знаешь, почему.
Она знала. Знала.
Тогда, по приказу отца, они с Киром вернулись на Надоблачный, в квартиру, где всё ещё стояли вещи Ставицкого, и Ника, натыкаясь на них, то и дело вздрагивала. Майор Бублик, сопровождавший их вместе с отрядом очередных соколиков, заметил её испуг и растерянность и быстро отдал приказ своим солдатам «всё тут убрать». Саму Нику он отправил в душ, ласково приговаривая что-то смешное и дурацкое.
Когда Ника вышла из душа, военных в квартире уже не было. Кира она нашла в библиотеке. Он вскочил при её появлении, уронив книгу, которую держал в руках.
— Два капитана? — догадалась она.
— Ага, — Кир смущённо улыбнулся. — Я же тогда не дочитал.
Он нагнулся, поднял книгу, быстро пролистнул шуршащие бумажные страницы. А потом начал читать вслух, не глядя на Нику.
— Да спасёт тебя любовь моя! Да коснётся тебя надежда моя! Встанет рядом, заглянет в глаза, вдохнёт жизнь в помертвевшие губы! Прижмётся лицом к кровавым бинтам на ногах. Скажет: это я, твоя Катя! Я пришла к тебе, где бы ты ни был. Я с тобой, что бы ни случилось с тобой. Пускай другая поможет, поддержит тебя, напоит и накормит — это я, твоя Катя.
Кир замолчал и поднял голову. И в повисшей тишине Ника поняла, что он хотел ей сказать. Она уже знала про то, что произошло тогда на тридцать четвёртом, — торопливо расспросила, пока они поднимались в лифте, — знала, что его успели доставить в больницу вовремя, и что маленький доктор Егор Саныч сумел вырвать его из лап смерти, и теперь Кир встревоженно вглядывался в её лицо, ища подтверждения своим мыслям и боясь — боясь, что она откажет ему в этом.
Она его поняла. Взяла из его рук книгу, нашла глазами нужные строки и продолжила:
— И если смерть склонится над твоим изголовьем и больше не будет сил, чтобы бороться с ней, и только самая маленькая, последняя сила останется в сердце —
