Ольга Денисова - Вечный колокол

— Да. Я считаю это важным. Для нас.

— Ты просишь меня найти его?

— Я ни о чем тебя не прошу, — презрительно ответил громовержец, — но, если это важно для нас, это не может не быть важным для вас. Я отвечаю на те вопросы, которые ты не умеешь мне задать. Иди. У тебя хороший ученик, он превзойдет учителя. Если… Иди. Продолжай думать, что боги не знают будущего.

— Мстиславич, почему ты не сказал мне, что потребовал от тебя Перун? — спросил Ширяй, когда они улеглись спать.

— Он сказал мне, что пошутил. Он сказал, ему не нужны ни наши жизни, ни наши руки. Я не знаю, зачем он это говорил, я не знаю, что эти слова означали. Он говорил, это не будущее, а жребий, судьба. Он как будто обвинял меня в начале этой войны. В том, что я знаю о ней, но ничего не делаю.

— Это неправда! Ты делал! Ты даже на вече говорил!

— Наверное, этого было мало… — вздохнул Млад.

— Только не надо теперь вешать это на себя! Ты все время в чем-то виноват! С Мишей был виноват, теперь в начале войны виноват!

— Слушай, ты читал христианскую книжку, — Млад вспомнил слова Перуна, — архистратиг — это Михаил Архангел?

— По-моему, да. Что я помню, что ли, как они там назывались? Их там было выше крыши! Я помню, что он был воеводой. Наверное, это и есть архистратиг, если на греческий перевести.

— Спи. Завтра обсудим все. Ты устал?

— Есть немного. Но не сильно, я думал, будет тяжелей.

— Было очень много людей — это помогает. Но ты сильный шаман. И громовержцу твоя наглость понравилась. Но ты иногда думай, с кем разговариваешь. Громовержец посмеется, а Дажьбог сбросит вниз.

— Почему?

— Они разные. Спи.

— Я почему-то совсем не хочу спать, — Ширяй зевнул.

— Ага, — усмехнулся Млад.

— Нет, я хочу, конечно… Но я хочу понять все, подумать… Мне обидно сейчас заснуть. Завтра я могу о чем-нибудь забыть.

— Ничего, не забудешь. А забудешь — я напомню.

— Ты не можешь напомнить мне, что я чувствовал.

— Могу, — улыбнулся Млад, — когда-то я чувствовал то же самое.

— А к тебе тоже первым вышел Перун?

— Нет. У меня первым был Сварог.

— Ого! — Ширяй приподнялся.

— Он больше никогда не выходил ко мне. Только в первый раз.

— И что он тебе сказал?

— Он сказал деду, что из меня получится хороший учитель. Учителем я быть не собирался, я хотел в университет. Но, видно, на свете действительно существует жребий. Спи.

Ширяй зарылся под плащ, но через минуту снова поднял голову:

— А Перун вышел к нам, потому что хотел поговорить с тобой или потому что он покровитель воинов, а просили солнца именно воины?

— Я не знаю. Спи.

— Я еще хотел сказать. Я понял, что ты имел в виду, когда говорил, что надо чувствовать толпу и не обращать на нее внимания.

— Хорошо. Ширяй, сил нет никаких, давай поговорим завтра. Я правда устал.

— Ладно, ладно, — снисходительно ответил ученик, — отдыхай.

— Ты забыл добавить: «так и быть», — проворчал Млад и повернулся лицом к стене.

На рассвете их разбудил грохот пушек — не иначе, ландмаршал дождался праздника, чтоб застать русичей врасплох. На этот раз пушки били по стенам, по заложенным проломам — через проломы осаждавшим было проще попасть в крепость, чем через ворота с ловушками.

Небо было ясным, и на приступ немцы снова пошли в полдень, с юга, когда солнце слепило глаза защитникам стен: громовержец оказался прав.

Млад с жалкими остатками сотни сражался на стене, в этот раз это было проще — толпа кнехтов не напирала, большинство лезли в крепость через проломы, где их встречало псковское ополчение. Когда солнце прошло половину пути от полудня до заката, стало ясно, что этот штурм захлебнется — надежды ландмаршала не оправдались, Псков встретил его во всеоружии. Единственным преимуществом немцев в этом бою стали осадные башни, выстроенные выше крепостных стен — лучники обстреливали защитников сверху. Но из десяти башен только три добрались до цели, остальные снесли псковские пушки.

Когда одна из башен подошла вплотную к крепости, студентам пришлось туго — наемникам удалось закрепиться на стене, и сражались они отчаянно, прикрывая кнехтов, поднимающихся наверх по лестницам.

Млад очень быстро оказался в самой гуще боя, его оттеснили к выступу стены, к бойницам, сквозь которые время от времени со второй осадной башни стреляли из луков и ручниц. Он снова не слышал ничего, кроме лязга оружия, снова забывал о времени — упоение боем захватывало его полностью: странное, совершенно ему не свойственное желание убивать, рождало бесстрашие и безрассудство. С тех пор, как он в первый раз схватился с ландскнехтом в Изборске, прошло много времени — Млад чувствовал себя гораздо уверенней. Да и рука привыкла долго размахивать мечом, и доспехи уже не давили на плечи.

На помощь студентам на стену поднимались псковичи и новгородцы — немцев на стене били с двух сторон, и победа была не за горами. Млад не понял, как это получилось — ему казалось, что за его спиной двое новгородских ополченцев и можно смотреть только вперед, когда почувствовал опасность — в бою звериное чутье просыпалось в нем, он не раз и не два успевал отразить удар сзади, когда ни услышать его, ни увидеть не мог. И в этот раз он начал разворачиваться, чтоб подставить меч под грозящее ему орудие, но не успел: его настиг прямой удар топором в правую лопатку — порвал кольчужные кольца, пропорол стеганку, расколол кости, глубоко впился в легкое и застрял — тот, кто нанес удар, остался без оружия. Если бы он не начал поворачиваться, топор достал бы до сердца или перебил позвоночник…

Млад не ощутил боли, только подумал о том, что это, должно быть, больно. Голова поплыла сразу, не прошло и секунды: он качнулся, теряя равновесие, и некоторое время еще стоял, боясь вздохнуть, когда почувствовал кровь во рту. Колени подогнулись, он уперся левым плечом в стену и начал оползать по ней вниз — медленно, все еще надеясь удержаться на ногах. Дыхания не хватало, он осторожно вдохнул, поперхнулся и кашлянул, но от этого кровь хлынула через дыхательное горло. Млад схватился руками за грудь, словно хотел разорвать кольчугу, он еще не задыхался, но чувствовал, что еще немного — и начнет темнеть в глазах. Взгляд его уперся в серые камни под ногами — они раскачивались и не складывались в одну картинку. Розовая, пенистая кровь закапала на колени — не так уж ее было много, как ему показалось.

Выпрямиться. Выпрямиться, и не потерять сознания. Млад вцепился ногтями в неровные камни стены, стараясь поднять голову, расправить плечи: рвущая боль тут же прошила тело насквозь и разлилась по правой стороне груди. Он опять попытался осторожно вдохнуть, кровь булькала в горле, нестерпимо хотелось кашлять, и боль, казалось, едва не разодрала его на куски. Но воздух прошел внутрь. Млад закашлялся, отхаркивая кровь, в глазах потемнело и на минуту пропали все звуки вокруг — только оглушительный звон в ушах.