Джо Аберкромби - Кровь и железо

Тем не менее Глокта поднял бокал вместе со всеми, чтобы выпить за здоровье надутого осла, в то время как Луфар во главе стола наслаждался каждым мгновением.

«Подумать только! Ведь я сидел в том же самом кресле после моей победы на турнире. Мне тоже аплодировали и завидовали, меня тоже хлопали по плечу. Другие потные лица, но такие же роскошные одежды, и, по сути, ничего с тех пор не изменилось. Была ли моя тогдашняя улыбка менее самодовольной? Разумеется, нет! Откровенно говоря, я был еще хуже. Но я, по крайней мере, победил честно!»

Лорд Хофф отнесся к своему тосту с таким рвением, что не остановился, пока не опустошил кубок до дна. Затем поставил его обратно на стол и облизал губы.

— Ну что ж, а теперь, пока не принесли еду, вас ждет небольшой сюрприз, подготовленный моим коллегой архилектором Сультом в честь кое-кого из наших гостей. Надеюсь, вы найдете его занимательным.

И лорд-камергер тяжело опустился в кресло, тут же протянув свой пустой кубок, чтобы в него налили еще вина.

Глокта бросил взгляд на Сульта. «Сюрприз от архилектора? Кому-то это не обещает ничего хорошего».

Тяжелый красный занавес на сцене медленно раздвинулся и открыл взорам публики дощатые подмостки. Там лежал старик в белом одеянии, запятнанном ярко-красной кровью. Широкий холст на заднем плане изображал лес под звездным небом. Это неприятно напомнило Глокте роспись в круглой комнате — той самой, в подвале приобретенного Секутором полуразрушенного дома возле доков.

Из-за кулис уверенным шагом вышел второй человек: тоже пожилой, высокий, худощавый, с замечательно тонкими и четкими чертами. Несмотря на то что его голова была наголо выбрита, а внизу лица топорщилась короткая белая бородка, Глокта сразу узнал его.

«Йозив Лестек, один из самых знаменитых городских актеров».

Заметив окровавленное тело, актер нарочито содрогнулся.

— О-о-о! — завопил он и широко раскинул руки в театрально-преувеличенном отчаянии.

У него был очень сильный голос — такой сильный, что затряслись потолочные балки. Убедившись, что внимание аудитории приковано к нему, Лестек принялся декламировать, рассекая воздух плавными жестами рук. На лице его отражались все бушующие страсти.

Здесь Иувин лежит, мой добрый мастер.И смерть его — конец мечтам о счастье!Все Канедиаса предательство сгубило.Зашло животворящее светилоНад нашим веком.

Старый актер откинул назад голову, и Глокта увидел, что в его глазах блестят слезы.

«Ловкий трюк — вот так заплакать в нужный момент».

Одинокая слезинка медленно скатилась по щеке; зрители замерли как завороженные. Лестек снова повернулся к телу.

Брат убивает брата! За все времяНе видел мир такого преступленья.О, почему свет звездный не померк,Не расступился ад и не извергРевущий огнь?

Он бросился на колени и ударил себя в грудь.

О горький рок! Как счастлив был бы яС ним вместе умереть! Но нет, нельзя:Когда великий умирает, мы,Хоть велика потеря, жить должныИ биться дальше!

Лестек медленно поднял голову, взглянул на публику и медленно поднялся с колен; глубочайшая скорбь на его лице сменялась суровейшей решимостью.

Пусть Делателя Дом и затворен,Пусть камнем он и сталью укреплен,Дождусь, пока та сталь не проржавеет,Иль камни раскрошу и в пыль развею,Но я отмщу!

Глаза актера сверкали огнем, когда он, запахнувшись в мантию, горделиво сходил со сцены под восхищенные аплодисменты. Это была сокращенная версия известной и часто исполняемой пьесы.

«Но не часто ее исполняют настолько хорошо. — Глокта с удивлением осознал, что и сам аплодирует. — Отличная игра. Благородство, страсть, властность… У него это получается куда убедительнее, чем у нашего фальшивого Байяза».

Он откинулся в кресле, вытянул левую ногу под столом и приготовился насладиться спектаклем.

Логен смотрел, наморщив лицо от напряжения. Он догадался, что это одно из тех представлений, о которых говорил Байяз, но недостаточное владение языком мешало разобраться в сюжете.

Актеры расхаживали взад и вперед по сцене, одетые в яркие костюмы, много вздыхали и размахивали руками, разговаривали нараспев. Видимо, предполагалось, что двое из них темнокожие, хотя это были явно белые люди с лицами, размалеванными черной краской. В другой сцене тот, который играл Байяза, о чем-то шептал женщине через дверь — похоже, умолял открыть. Правда, дверь была куском раскрашенного дерева, водруженным прямо посередине подмостков, а женщину изображал мальчик в платье. Было бы проще, подумал Логен, обойти этот кусок дерева и поговорить с ним — или с ней — лицом к лицу.

Одно, однако, не вызывало сомнений: настоящий Байяз был очень недоволен. Логен чувствовал, что раздражение мага растет с каждой новой сценой. Оно достигло пика, когда главный злодей — крупный человек в перчатке и с повязкой через глаз — спихнул мальчика в платье с какой-то деревянной зубчатой стены. Подразумевалось, что он (или она) при этом упал с большой высоты, хотя Логен слышал, как юный актер приземлился на что-то мягкое позади подмостков.

— Как они смеют, черт побери? — сквозь зубы прорычал настоящий Байяз.

Логен с радостью покинул бы зал, если бы мог. Но пришлось удовлетвориться тем, что он подвинул свой стул поближе к Весту, как можно дальше от разгневанного волшебника.

Тем временем на сцене второй Байяз сражался со стариком в перчатке и с повязкой на глазу, хотя их сражение в основном состояло из хождения кругами и длинных разговоров. В конце концов злодей отправился вслед за мальчиком за край подмостков, но не прежде, чем его противник получил от него огромный золотой ключ.

— Да здесь деталей даже больше, чем в оригинале, — пробурчал настоящий Байяз, когда его двойник воздел ключ над головой и разразился новым потоком стихов.

Представление подходило к концу, а Логен по-прежнему мало что понимал. Но все же он уловил последние две строки как раз перед тем, как старый актер склонился в низком поклоне:

В конце рассказа просим снисхожденья,Мы не держали в мыслях оскорбленья.

— Как же, не держали, мать твою! Расскажи это моей старой заднице! — прошипел Байяз сквозь стиснутые зубы, изображая на лице улыбку, и бурно зааплодировал.

Глокта смотрел, как занавес опускается перед Лестеком, который отвешивал последние поклоны публике, не выпуская из рук сияющий золотой ключ. Когда аплодисменты утихли, архилектор Сульт снова поднялся с места.