Клыки Доброй Матери - Олли Бонс
— Натьис не сердился на тебя, — сказала она потом, хоть слова эти дались ей нелегко. — Он совсем не сердился, ему только было больно, что тебе грозит беда, а ты её не видишь. Вот каким он был.
Человек истолковал, и Нуру увидела, как в тёмных глазах наместника что-то блеснуло, но он тут же отстранился от света лампы и растёр лицо ладонями, а когда отвёл руки, то снова был прежним, сильным безжалостным зверем, раненым и потому смертельно опасным.
— Где я найду Бахари? — спросил он через толкователя.
Тот передал эти слова неохотно, а перед тем у них вышел короткий и яростный спор, где звучало имя Бахари. Нуру не знала слов, но могла догадаться: если наместник чужих земель убивает советника, каковы бы ни были причины, из того не выйдет добра.
Она рассказала другое, что знала. Рассказала о том, отчего Светлоликий и сам теперь ищет мести и помощи, отчего Бахари и его враг тоже. Рассказала о кочевниках, и об их тёмных богах и о том, что каменный человек теперь ведёт их к источнику, дарующему бессмертие. Чёрный Коготок слушал и думал.
— Я могу указать путь, — вмешался вдруг Радхи. — Могу отвести вас туда.
Чёрный Коготок внимательно на него поглядел, кивнул, но не сказал ему ничего. Затем, переведя взгляд на Нуру, о чём-то спросил.
— Как убить каменного человека? — пояснил толкователь его слова.
— Зачем? — изумлённо спросила Нуру, отшатнувшись. — Зачем вы хотите его убить?
Чёрный Коготок заговорил негромко, и толкователь повторял вслед за ним:
— Он помогает злу. Долго живущие перестают быть похожи на живых. Они забывают о чести, о долге, о верности…
— Нет! — перебила Нуру. — Он дал клятву вести их, только чтобы спасти мою жизнь!
Чёрный Коготок усмехнулся, когда толкователь объяснил ему эти слова, и Нуру увидела, что они не помогли. И больше того, сослужили плохую службу.
— Если каменный человек так поступил, он слаб, и стоит его убить хотя бы из милосердия. Вот две чаши весов…
Чёрный Коготок протянул к ней руки ладонями вверх и поднял одну чуть выше.
— На этой твоя жизнь. На другой его честь, его прежние клятвы, судьба этих земель — он ведь приставлен о них заботиться, разве нет? Судьбы всех, здесь живущих. Разве не ясно, какой выбор стоило сделать? Видно, он выжил из ума. То, что он делает, затронет не только Сайрилангу.
Так повторял толкователь вслед за наместником, и, видно было, соглашался с каждым словом.
— Но я бы тогда не смогла прийти сюда, — с отчаянием сказала Нуру. — Ты не узнал бы о Мараму и не услышал его последние слова, предназначенные тебе…
Одним движением руки Чёрный Коготок прервал и её, и отмахнулся от толкователя, а после что-то сказал, обратившись к Радхи.
— Ты говорил, можешь указать путь. Идём, — сказал толкователь.
— Нет! — вскричала Нуру, проклиная тот миг, когда позволила Радхи идти за ней сюда, но мужчины поднялись и вышли, а её отстранили и заперли в комнате.
— Будь нашей гостьей, — мягко сказал толкователь напоследок. — Отдохни.
Она слышала, как Чёрный Коготок громко отдавал приказы, и била в дверь, пока силы не оставили её. Люди торопливо ходили, собираясь, и никому не было дела до неё.
К ней вошли трижды: принесли еду, потом два ведра, одно с водой, другое пустое, а в третий раз одежду, словно пытаясь доказать, что она не пленница, а гостья. В это время на палубе стало уже совсем тихо; Чёрный Коготок ушёл, и многие ушли с ним.
Нуру металась по комнате, как зверь в тесной клетке: два шага к окну, два шага к двери, и обратно. Потом, остановившись, разворошила одежду. Как она и думала, ей принесли мужскую, ведь женщинам нет места на корабле.
Нуру сбросила платье, переоделась, подвязала волосы. Сев за стол, торопливо съела кусок рыбы, набила рот лепёшкой — наскоро, лишь бы хоть чуть утолить голод. Взяв дудочку со стола, завернула её в синюю накидку, завязала надёжно. Потом, перегнувшись через стол, нащупала задвижку и распахнула зарешёченное окно.
Меж решётками были вставлены стёкла. Они служили защитой, а теперь в комнату ворвался солёный ветер и голос моря. Далеко внизу холодные тёмные волны шумели и били о борт.
Нуру взобралась на стол, вдохнула и помедлила миг, прикрыв глаза. Сердце её забилось торопливо и больно. Она заставила себя опять посмотреть вниз, дождалась, пока корабль накренится к воде, чтобы не удариться о борт в падении — а тогда, оттолкнувшись, прыгнула как можно дальше, вперёд и вниз, в ледяную плотную черноту. Море приняло её в себя, и волны сомкнулись над ней.
Она вынырнула, ослепшая, глотая воздух. Забыв о том, что хотела плыть вдоль берега, теперь думала лишь об одном: скорее выйти из воды, пока тело ещё ей послушно. Близился серый рассвет, и огни костров потускнели.
— Вздумал искупаться? — не признав в ней женщину, весело хохотнул ей вслед пьяный работник, когда она, сгорбившись, проходила мимо, сжимая мокрый свёрток. Нуру не ответила.
Кое-как отжав накидку в тёмном углу, она набросила её и поспешила к воротам, дрожа. Недалеко от стен паслись быки, там они оставили своего, а теперь его не было. Стадо поредело, и рядом бродил пастух. Нечего было и надеяться, чтобы увести одного из быков незаметно.
Нуру перешла на бег, пытаясь ещё и согреться. Ей попалась встречная телега, за нею другая — а попутных ни одной, да и кто бы ещё взял. По голосу поймут, что женщина. Идти одной, без мужчины, в мужской одежде — стыд. Возьмутся расспрашивать, а там стянут накидку, увидят, что волосы срезаны, да и повезут в город. Ведь подумают, сбежала из дома забав. Начнут разбираться, а может, и не станут, продадут в первый же дом…
Когда впереди показались стены дома быков и телег, она уже сбила ноги, и в боку кололо так, будто туда вонзили нож. И всё-таки Нуру упрямо бежала, переходя на торопливый шаг, только когда становилось совсем невмоготу.
Уже совсем просветлело, и серая глина так истончилась, будто вот-вот проглянет синий гончарный круг. Лёгкий туман поплыл над землёй. Укрывшись за кустарником, там, где её не было видно от ворот, Нуру отдышалась. После, закрыв глаза, испросила прощения у Великого Гончара, в тумане подошла к отбившемуся от стада быку, забралась ему на спину и, подхлестнув, погнала прочь. Какое-то время она оглядывалась в тревоге, но криков за спиной не слышалось, и никто
