Джон Толкин - Содружество кольца

— Буду хранить, как сокровище, Госпожа, — ответил он. — В память о словах, с которыми ты обратилась ко мне при первой нашей встрече. А если когда-нибудь вернусь в родные кузницы, заключу их в прозрачный кристалл, и будет это наследием моего дома и залогом вечного союза между народами гор и лесов.

И Владычица расплела одну из длинных кос, отрезала три золотых волоса и вложила их в руку гнома.

— Прими от меня также следующие слова. Это не предсказание, ибо любые предсказания сейчас бесполезны: с одной стороны на нас надвигается Тьма, а с другой — мы вооружены только надеждой. Но если надежде суждено сбыться, то я говорю тебе, Гимли сын Глоина, что руки твои будут утопать в золоте, но над тобой не будет его власти.

— А к тебе, Несущий Кольцо, — сказала она, повернувшись к Фродо, — я обращаюсь после всех, хотя ты далеко не последний в моих мыслях. Вот что я приготовила для тебя.

Владычица высоко подняла маленький прозрачный флакончик. Он засверкал в ее руке, из него разошлись лучи белого света.

— В этом флаконе, — сказала она, — капля воды из эльфийского фонтана, в которой пойман луч вечерней звезды Эарендила. Чем темнее будет ночь вокруг тебя, тем ярче он засветится. Пусть он осветит тебе дорогу в темноте, когда погаснут все остальные огни! Помни Галадриэль и ее Зеркало!

Фродо взял флакон, и Владычица в его свете на мгновение показалась ему снова по-королевски величественной и необыкновенно прекрасной, но не грозной. Он поклонился, но не нашел слов для ответа.

Владычица поднялась, чтобы уйти, а Келеборн проводил их к причалу. Желтые лучи полдневного солнца золотили траву, серебрилась вода в реке. Наконец, все было готово. Путешественники заняли свои места в лодках. Лориэнские эльфы, крича слова прощания, длинными шестами оттолкнули их от берега, и журчащие волны плавно понесли их. Они сидели молча и не двигались. На зеленом берегу на самом конце косы так же молча и неподвижно стояла Владычица Галадриэль. Течение пронесло лодки мимо нее, друзья повернули головы и долго смотрели, как она отплывает. Ибо так им казалось: не они уходят, а Лориэн удаляется, словно светлый корабль с мачтами из зачарованных деревьев плывет под золотыми парусами к забытым берегам, а они беспомощно качаются в серых лодках у границы серого безлистного мира.

Они еще смотрели назад, когда воды Серебрянки растворились в Великой Реке, и уже Андуин подхватил их лодки и понес к югу. Белая фигурка Галадриэли стала маленькой черточкой, и вдруг сверкнула, как окно на дальнем холме, когда в него ударяет луч заходящего солнца, или как светлое озерцо, если смотреть на него с высокой горы, и оно кажется алмазом в зелени. Тогда Фродо показалось, что она подняла руку в последнем прощании, и попутный ветер донес песню — очень далекую, но отчетливую.

Галадриэль пела на древнем языке заморских эльфов, слов хоббит не понимал, а мелодия таила глубокую безнадежность, хотя была красива необыкновенно. И такая сила чар была в этой песне, что она врезалась в память Фродо, и через много лет он даже ее перевел, как умел. Говорили, что получилось на манер эльфийских песен, то есть песен о вещах, мало понятных жителям Средиземья.

А! Лориэ лантар ласси суринен!Йени унотимэ вэ рамар альдарон…

«Ах, как сыплется золото — ветер листья срывает. Невозможно года сосчитать: так бесчисленны крылья деревьев. Год за годом плывет: так стекает нектар; белый мед так течет под шатром небосвода, где на западе звезды дрожат в поющем голосе Варды — чистый голос звенит, а года уплывают.

Кто мне чашу наполнит опять?

Варда, звезд королева[6], подняла свои руки белым облаком с Вечноснежной Горы. Все дороги покрылись туманом, а из серой земли поднимается Тьма, не видна Калакирия, и сокрыт блеск ее самоцветов!

О утрачен, утрачен навек Валимар для оставшихся здесь на востоке! Прощай!

Может быть, ты найдешь Валимар для себя, может быть, ты найдешь… О прощай!..»

Река неожиданно изогнулась, берега с обеих сторон поднялись, и свет Лориэна скрылся из глаз, Фродо больше никогда не видел эту дивную землю.

Теперь лица путешественников были обращены вперед, навстречу солнцу, и оно слепило глаза, и без того застланные слезами. Гимли плакал, не стесняясь.

— Я никогда больше не увижу ничего прекраснее, — говорил он своему спутнику Леголасу. — И ничто больше не назову прекрасным… только ее Дар. — Он положил руку на грудь. — Зачем я пошел в этот Поход, Леголас? Знал, что будет трудно, но не знал, где главная погибель! Правду говорил Элронд, нельзя предугадать, что встретится в пути.

Я боялся мучений во Тьме, но это меня не остановило. Если бы я знал, как опасны свет и радость, я бы никуда не пошел. При последнем прощании я получил такую глубокую рану, какую мне даже сам Черный Властелин нанести не сможет, если завтра придется идти в его логово. Горе Гимли сыну Глоина!

— Ты не то говоришь, — сказал Леголас. — Горе нам! Горе всем, кто топчет землю в дни, наступившие после счастья! Так устроен мир: каждый, чью лодку несет живой поток, обречен находить и терять. Но я не считаю тебя несчастным, Гимли сын Глоина. Ты благословен, ибо страдаешь по своей воле. Ты потерял, но ведь сам сделал выбор, не бросил друзей, и в награду за это незапятнанная память о Лотлориэне останется в твоем сердце вечно яркой и чистой.

— Может быть, и останется, — сказал Гимли. — Я благодарен тебе за хорошие слова; ты, без сомнения, говоришь искренне, но не греет меня такое утешение! Сердцу нужна не память; она — лишь зеркало, даже если она чиста, как Келед-Зарам. Так говорит сердце гнома Гимли. Эльфы, наверное, по-другому видят мир. Я слыхал, что память у них больше похожа на живую жизнь, чем на сон. А у гномов не так.

Но хватит об этом! Посмотри на лодку: она очень низко сидит из-за перегруза, а течение в Андуине быстрое. Я совсем не хочу топить свое горе в холодной воде!

Он взял весло и направил лодку к западному берегу вслед за лодкой Арагорна, которая уже вырвалась из стремнины в более спокойный поток.

Так продолжал Отряд свой долгий путь, вниз по широкой Реке, все дальше на юг. По обоим берегам словно шагали голые деревья осыпавшихся лесов, заслоняя собой приречные земли. Ветер стих, река текла беззвучно. Даже птиц не было слышно. К концу дня солнце потускнело, затянулось туманом и в бледном небе стало казаться большой белой жемчужиной. Потом оно скатилось к западу, наступили ранние сумерки, за ними — беззвездная ночь. Еще много таких темных часов они провели на плаву, стараясь держаться ближе к западному берегу под нависающими ветками. Большие деревья проносились мимо них, как призраки, протягивали жадные корни из тумана к воде. Было холодно.