Марк Даниэль Лахлан - Фенрир. Рожденный волком

Волк, понял Жеан, не просто дал ему звериный аппетит, в духов­ном смысле он низвел его до уровня животного. Вся его жизнь была пронизана идеей будущей награды, идеей Небес. Но эту идею сожрал Волк, и вот теперь он прикован к настоящему моменту, его прошлая жизнь уничтожена, будущее непредсказуемо. У него имеется только текущий момент, бесконечная череда моментов. Это и еще Элис, ря­дом с которой он мог бы довольствоваться и настоящим. Ее забрали. Схватили? Продали в рабство, убили? Он узнает. Итак, Элис необхо­димо найти. Волк сможет ее найти, он уже находил ее раньше. Мысль была подобна валуну на краю обрыва. Стоило только коснуться ее, и она неудержимо устремилась вперед.

В нем снова ожил ухмыляющийся голод, чувство, которое заставляет припрятывать обглоданные кости, как скряга прячет золото.

— Нет!

Но он был таким, каким был, и не существовало способа удер­жать Волка. Даже сейчас запах замерзших трупов манил его, взы­вал к нечестивым поступкам. Он ощутил, что подбородок намок от слюны, зубы скрежещут.

— Господи! — сказал Жеан, глядя в небо. — Иисус, испытание, что Ты послал мне, слишком сурово.

А в следующий миг он набросился на мертвечину, чтобы унять пламенеющий голод.

Волк не позволил Жеану уйти с корабля до тех пор, пока голод не затих. Стояла суровая зима, ему на спину падал снег, только он не ощущал холода. Никто не пришел и не нарушил его трапезу. Олег запретил своим подданным ходить к кораблю, опасаясь, что судно могут в итоге пустить на дрова.

И вот Жеан жил, окруженный льдом, и питался.

Он слышал людей на реке: они пробивали лед, чтобы удить ры­бу, из тумана до него доносился густой маслянистый запах шерсти, запах самой рыбы.

Перерождение произошло очень быстро, и он чувствовал, как ме­няется тело. Можно было растопырить пальцы, а в следующий миг, сжав их, обнаружить, что они как-то странно растут из ладони.

Язык был ободран до крови, потому что он постоянно прикусы­вал его во время еды, спина начала горбиться, а плечи при движе­нии казались стиснутыми чем-то и сжатыми.

Зимние дни были полны запахов — он как будто научился ощу­щать запах мороза. Костры в Ладоге рассказывали ему свои сказ­ки: горящее старое дерево, сухое и с налетом плесени, вынутое из дальнего угла сарая, сначала запах жареного мяса, затем уже толь­ко рыбы.

Ветер приносил застарелые человеческие запахи: мочи и кала, пота и гнилых зубов, других выделений, которые буквально ис­крились в сознании, тоже рассказывая свои истории о неуме­ренной выпивке, тяжелой работе, сексе или болезни. И он все время ел.

Трупы пахли упоительно, его зачаровывали эти запахи пред­ставлявшие собой нечто среднее между запахом жизни и совсем лег­кого гниения, поскольку мороз не давал мясу испортиться. Покой­ники пахли совсем не так, как живые: содержимое желудка и кишок воняло сильнее, пот — слабее, а кровь пахла только железом.

Он переворачивал трупы, замечая, какие красные у них спины и ягодицы, где после смерти скопилась кровь, он восхищался всеми подробностями. А затем в нем внезапно пробуждалась совесть, он кидался на корму, совал пальцы в рот, пытаясь вызвать рвоту. Но со временем подобные приступы повторялись все реже, и он испыты­вал не большее отвращение, чем если бы жевал яблоко. Из перемен больше всего его беспокоило то, что во время кормежки он пережи­вал неподдельный восторг. Он пытался сдержаться, не допускать в се­бя радость, но ничего не мог поделать. Он катался по дну драккара, хохоча и снова и снова потягиваясь всем телом. Он казался самому себе таким длинным и гибким.

Однако исповедник был человеком железной воли. Хотя он пони­мал, что Волка ему не одолеть, он изо всех сил цеплялся за свое созна­ние. Молитвы и псалмы оказались бесполезны — он отлучен от Бога, он проклятый, который барахтается в крови и грязи, — поэтому он думал о ней. Он увидел ее, когда ему было семь лет, и она сказала ему: «Не ищи меня». А он все равно ее искал, не телесно, но усилием воли. Он хотел, чтобы она была рядом с ним. Даже в своей немощи он взы­вал к ней, хотя и старался заглушить внутренний голос молитвами.

И сейчас он снова к ней взывал:

— Элис, умоляю. Приди ко мне. Адисла. В прежней жизни я обе­щал, что найду тебя, и вот я здесь.

Туман нисколько ему не мешал. Его острый нюх и слух вели его по ночам, когда было темно. Днем же, когда света солнца хватало лишь для того, чтобы посеребрить завесу тумана, глаза различали силуэ­ты: рыбаки на льду, животные в скованном морозом лесу, — хотя его никто не замечал. Он бродил по окрестностям, выискивая ее, одна­ко она как будто ушла бесследно. Он не мог учуять ее, не мог ее услы­шать. Он сидел на курганах за городом, высматривая ее. Он звал, но она не отвечала. Когда он замечал, что его крики взбудоражили лю­дей и они хватают из стен горящие факелы, когда он чуял их страх и слышал, что сердца стучат чаще, чем шаги, он возвращался на драк­кар, к своим покойникам, он кормился на корабле и рос, пока от тел викингов не осталось и следа.

Однажды утром он пробудился в тот час, когда небо было цве­та затуманенной стали, и произнес:

— Я голоден.

Сначала он съел рыбака, сидевшего перед лункой во льду. На сле­дующий день он стащил стражника с городской стены: взвился в воздух, схватил человека и растерзал на замерзшей реке.

Потом на него стали охотиться, люди с факелами и собаками бродили в тумане. С их губ срывались злые слова, и он знал, что они говорят о нем: адское отродье, чудовище, людоед, волк.

Он уходил глубже в туман, дожидаясь, пока они разойдутся. Корабль был для него потерян, он стал теперь просто местом, где его поджидали, жаровней во льду, ощетинившейся копьями и то­порами.

Он наблюдал за людьми молча, пытался заставить себя покинуть это место, пытался противиться желанию и не видеть в людях про­сто добычу.

Но потом, когда в воздухе уже ощущалось дыхание оттепели, пришли люди с мулом. В его памяти вспыхнули искры, он увидел себя на реке, как вытаскивал толстого викинга из черной воды, по­том он вспомнил аббатство Сен-Морис, кровь и того жуткого кол­дуна, который наблюдал за ним у озера. Он вспомнил купца, кото­рый потел от страха и тревоги в том лесу, где викинг Серда толкнул его на путь грехопадения. Жеан подкрался поближе и рассмотрел их как следует: толстый викинг, маленький купец со своим мулом и Ворон, тот самый, который убил ведьму. Он узнал их, но не так, как узнал бы раньше, по голосу и виду, — теперь он узнал их по за­паху. Однако он не пошел к ним. Его животный инстинкт был уже сильнее человеческих рассуждений. Он попытался осмыслить, что именно чувствует. К нему пришла фраза: «Я переполнен пищей, и мне нет нужды утруждать себя».