Кристофер Паолини - Брисингр

— Еще до того, как у меня появились рога, — отвечал Гарцвог, — мой отец отправился в одно из наших селений, укрытое среди западных отрогов Спайна, и взял меня с собой. И когда мы туда добрались, то обнаружили, что все жители этого селения уничтожены — их пытали, жгли огнем, а потом прирезали. Это жители Нарды, узнав о появлении в тех краях ургалов, внезапно напали на наше селение, собрав большой вооруженный отряд, и никому из наших спастись не удалось… Да, мы любим войну больше, чем все другие народы, это истинная правда, Огненный Меч, но эта любовь к войне с давних времен не раз становилась причиной нашей гибели. Наши самки не считают рогача подходящим женихом, если он не доказал своего мужества в бою и не убил, по крайней мере, троих врагов. А какое упоение испытываешь во время битвы! Какую радость! Такой радости нам не дает ничто другое на свете! Но, несмотря на страсть к подобному проявлению доблести, мы прекрасно знаем о своих недостатках и понимаем: если мы так и не сумеем перемениться, Гальбаторикс попросту перебьет нас всех до единого, особенно если ему удастся покончить и с варденами. Кстати сказать, и ты сам, и Насуада ведь тоже будете продолжать убивать ургалов, если одолеете этого предателя с языком змеи, этого Гальбаторикса. Или я неправ, Огненный Меч?

Эрагон лишь коротко кивнул в ответ.

— Вот видишь. А потому не стоит и вспоминать о прошлом, о совершенных когда-то ошибках — это не принесет добра ни вам, ни нам. Если мы так и не сумеем забыть о чудовищных преступлениях прошлого, совершенных обеими нашими расами, мира между людьми и ургралгра никогда не будет.

— А как нам, людям, нужно будет относиться к ургалам, если мы победим Гальбаторикса, Насуада выделит вам земли, о которых вы просили, а лет через двадцать ваши дети снова станут убивать и грабить, совершая «подвиги», чтобы подобрать себе достойных супругов? Если ты вспомнишь историю своего народа, Гарцвог, то поймешь: так в итоге случалось каждый раз, когда ургалы подписывали с кем-то мирный договор.

Испустив тяжкий, скорбный вздох, Гарцвог ответил:

— Что ж, тогда остается надеяться, что за морем сохранились еще другие ургралгра, которые оказались мудрее нас, ибо если все случится так, как ты говоришь, то на этой земле нас больше не останется.

Больше они в ту ночь не разговаривали. Гарцвог свернулся клубком и вскоре заснул, лежа на боку и положив свою огромную голову прямо на землю. А Эрагон, завернувшись в плащ и прислонившись спиной к пеньку, еще долго сидел, глядя в небо, на медленно перемещающиеся звезды и то погружаясь в сон наяву, то снова из него выныривая.

К концу следующего дня они увидели впереди Беорские горы, сперва казавшиеся всего лишь призрачными тенями где-то на горизонте. Затем их острые грани, окрашенные в белое и пурпурное, стали видны более отчетливо, а по мере приближения вечера отдаленный горный хребет обрел наконец и вполне реальные черты. Теперь Эрагон уже мог рассмотреть темную полосу леса у его подножия и еще более широкую полосу значительно выше первой — сверкающие вечные льды и снега. Скалистые вершины гор выглядели совершенно неприступными; и ни одно дерево не росло на этих голых, серых скалах; даже снег не мог удержаться на их крутых склонах и весь ссыпался вниз. Как и в первый раз, когда Эрагон увидел эти горы, их чудовищная высота и мощь произвели на него подавляющее впечатление. Все его чувства и инстинкты словно восставали, отказываясь признавать существование таких громадин, однако он прекрасно понимал, что глаза и не думают его обманывать: эти вершины действительно вздымались в среднем на десять миль в высоту, а некоторые пики были еще выше.

Эрагон и Гарцвог в ту ночь не стали останавливаться и продолжали бежать даже в темноте. Бежали они и весь последующий день. Когда наступило утро, небо разъяснело, но Беорские горы по-прежнему закрывали весь горизонт, и лишь к полудню между двумя вершинами прорвались наконец первые лучи солнца, заливая потоками света землю, окутанную каким-то странным то ли туманом, то ли полумраком. Эрагон, решив сделать короткую остановку на берегу ручья, несколько минут в молчаливом восхищении разглядывал открывшуюся перед ним картину.

Пока они обходили очередной выступающий отрог, Эрагон все сильнее проникался ощущением, что они движутся примерно по тому же маршруту, по которому летела тогда из Гилида в Фартхен Дур Сапфира, неся на спине их с Муртагом и истерзанную пытками Арью. Ему даже казалось, что он узнал то место, где они разбили лагерь после того, как пересекли пустыню Хадарак.

Долгие дни сменялись еще более долгими ночами, но Эрагон и Гарцвог упорно продвигались вперед. Бежали они теперь то с удручающей медлительностью, то с удивительной быстротой, но, увы, каждый последующий час был настолько похож на предыдущий, что Эрагону уже начало казаться, что их тяжкий поход никогда не закончится. При этом возникало еще одно странное и весьма мучительное ощущение: ему казалось, что некоторые отрезки пути они преодолевают уже далеко не в первый и не во второй раз.

Когда они с Гарцвогом добрались до входа в глубокий разлом, тянувшийся с севера на юг и как бы деливший этот горный массив пополам, то свернули вправо и пошли дальше по ущелью, с обеих сторон которого высились равнодушные серые вершины в ледяных сверкающих шапках. Достигнув берега реки Беартуф, протекавшей по узкому ущелью, которое вело к Фартхен Дуру, они перешли эту ледяную реку вброд и двинулись дальше к югу.

В ту ночь, прежде чем свернуть восточнее и углубиться в самое сердце гор, они разбили лагерь возле небольшого озерца и решили немного поспать и дать отдых усталым мышцам. Гарцвог убил с помощью своей пращи еще одного оленя, на сей раз самца, так что они наелись до отвала.

Насытившись, Эрагон устроился у огня, заделывая порванное голенище сапога, и тут вдруг раздался такой леденящий душу вой, что у него перехватило дыхание и сильно забилось сердце. Он с тревогой оглядел темнеющие окрестности и заметил силуэт огромного зверя, который прыжками приближался к ним, огибая озерцо по усыпанному галькой берегу.

— Гарцвог! — тихо окликнул он своего товарища и сунул руку под ранец, вынимая из ножен меч.

Кулл поднял с земли довольно увесистый камень размером с кулак и вложил его в кожаную петлю пращи. Потом встал, выпрямился во весь рост и, разинув пасть, издал такой жуткий рев, что темные окрестности озера огласились гулким эхом, от которого даже, казалось, земля затряслась.

Зверь несколько замедлил бег, потом перешел на шаг, настороженно нюхая землю. Когда же он появился в кругу света, отбрасываемого костром, Эрагон и вовсе перестал дышать. Перед ними стоял волк величиной с лошадь! Он был покрыт серой шерстью; в пасти у него виднелись клыки, скорее похожие на сабли, а его лапы были величиной с небольшой круглый щит. Горящие желтые глаза зверя следили за каждым движением человека и кулла.