Кейт Эллиот - Королевский дракон

— Мы не настолько древние существа, дитя. Не сами первоэлементы жизни породили нас. Мы дети ангелов. Но не можем теперь жить вдали от Земли, приютившей нас.

Он поднимает руку, и Лиат узнает его облик. Он пугает, но не потому что угрожает ей чем-то. Слишком уж он не похож на человека — на отца, на любого из тех, кого она знала, даже на Хью, олицетворявшего все самое отвратное в этом мире. Это Аои, один из Ушедших. Он стар, хотя о его старости нельзя судить ни по одному из человеческих признаков. Нелюдь похож на Сангланта — и это тоже пугает. Она и сама не знает, хочет ли забыть о принце.

— Кто ты? — В голосе его только любопытство, но не страх и не злость. — Кто та, что смотрит на меня сквозь огонь? Как нашла ты эти врата? Как возвратила их к жизни?

Разговаривая, он вьет из кудели веревку, и день ото дня та становится все длиннее — не намного, не больше чем на полпальца за день. А дни тем временем уходят в никуда, пока они с Вулфером стараются нагнать короля Генриха.

Она не находит сил ответить ему. Не может говорить сквозь пламя. И боится, что голос ее, эхом отразившись отневедомого, сквозь ветер и огонь достигнет тех, кто охотится за ней.

Волшебник, владеющий знанием и способностью видеть, не может быть никем иным. Из футляра, висящего на плече, он достает золотое перо и бросает его в огонь.

Лиат отпрянула и вскочила на ноги. Огонь в камине ярко вспыхнул и потух. Она вытерла слезы, навернувшиеся на глаза от дыма. Лицо горело. Дверь позади со скрипом отворилась, и вошел Вулфер, оставив за собой ночную тьму.

Она сидела посреди комнаты в гостинице, которую аббат Херсфордского монастыря предоставил «королевским орлам» — не лучшей, но и не худшей из возможных. Огонь потрескивал в камине, непричастный к волшебству. «Не спала ли она? Все же нет, ибо во сне видела теперь только эйкийских собак».

— Что нового? — спросила Лиат.

Вулфер закашлялся, отряхивая одежду.

— Генрих отпраздновал здесь день святой Сюзанны, а затем отправился на запад. Отец Бардо говорит, что принцесса Сабела подняла мятеж и король идет ей навстречу, чтобы не дать войти в пределы Вендара. Сабела тем временем низложила отунского епископа Констанцию и захватила ее в плен.

Лиат обхватила голову руками. Она так устала, что интриги придворных вельмож и их величеств казались чем-то далеким и незначительным.

— Лучше бы принцесса шла на выручку Генту.

— Что ж, — отозвался Вулфер, — великие принцы очень часто думают о себе, а не о других. Отец Бардо не получил еще вестей об исходе войны. Пошли спать. Отправимся в путь на рассвете.

Сама мысль о сне приводила в ужас, но вскоре усталость взяла верх, увлекая Лиат все глубже и глубже… в подземелье под Гентским собором, где между могилами усопших праведников в беспорядке были свалены людские тела. Слышался хруст костей — это пировали над трупами врагов собаки народа эйка. Она вновь пробудилась в холодном поту и с бьющимся сердцем. «Владычица наша! Долго ли будет продолжаться это безумие?»

Вулфер спал по другую сторону от камина — потухшего и холодного, как ее собственное сердце. Только два или три уголька тлели, светясь золотом. Сама не зная зачем, она встала, подошла к камину и увидела, что блестят не угли, а золотое перо.

В главном зале епископского дворца собрался королевский двор. По правую руку от Генриха восседали трое его детей, а по левую — епископ Констанция и вернейшие из соратников. Ранее епископ Констанция, восстановленная в прежнем сане, провела службу в честь святой Луции, день которой был одним из четырех величайших праздников церкви. Росвита знала, что маги и математики дают им свои названия, называя днями солнцестояния и равноденствия — эквинокциями. Но сама, естественно, предпочитала имена, данные в честь четырех величайших сподвижников блаженного Дайсана. Тех, что несли Святое Слово во все четыре стороны света: Марианы, Луции, Маттиаса и Петера. Последний древние язычники именовали днем Дхарка, днем темной ночи, закрывавшей свет солнца. В названии была доля истины: святой Петер был заживо сожжен в честь огненного бога джиннских язычников, отказавшись отречься от истины Господа Единого.

После службы Генрих со свитой отправился во дворец Констанции, где пиршество длилось до поздней ночи, даже солнце в этот день дольше обычного задержалось в небе — знаменуя торжество Святого Слова и будущность, обещанную верным в Покоях Света.

А пока монарх должен был решить множество дел. Он сидел на троне рядом с сестрой, глядя в зал, где сгрудились не только придворные, но и вся отунская знать, счастливая тем, что имеет возможность видеть своего короля.

По такому случаю его величество облачился в золотые королевские одежды и в руках держал символы власти: скипетр справедливости и золотое кольцо господства. Седеющую голову венчала массивная корона, украшенная драгоценными камнями. Епископ Констанция, благословив короля, помазала его волосы розовым маслом, освященным самой госпожой-иерархом города Дарра, подтверждая тем самым богоугодный характер власти короля, избранного Господом и Владычицей.

— Да свершится справедливый суд, — поднявшись, произнес Генрих.

Первыми перед ним предстали наследники лорда Родульфа. Росвита чувствовала некоторую симпатию к молодому человеку, за спиной которого боязливо толпились вассалы. В нем не было ничего от прямодушия и властной решительности Родульфа. Лорд взял юношу с собой, чтобы тот повидал настоящую войну. Тот увидел и ее, и смерть отца.

— Назови свое имя, — потребовал Генрих, хотя, конечно, знал, кто перед ним.

— Я Родульф, сын Родульфа и Иды. — Руки юноши дрожали, но он старался держаться гордо.

— Ты наследник герцогства Варингия?

— Нет. Но я могу говорить и от лица своей сестры Йоланды, которую отец назначил наследницей пять лет назад.

— Где она сейчас?

— В Арланде, крепости, построенной отцом. — Родульф ждал, закусив губу. Он знал, что наказанием за измену является смерть.

— Пусть предстанет пред наши очи до дня Марианы, — сказал Генрих. Он протянул руку, будто приглашая юношу сделать что-то, и тот немедля упал на колени.

— Когда это случится, я потребую от нее платы за свою снисходительность: пятьдесят лучших варингийских лошадей для моих конюшен. Золотые сосуды и облачения для отунского собора, дабы загладить обиду, нанесенную епископу Констанции. И тебя, молодой Родульф, вместе с десятью лучшими вельможами герцогства, дабы вступить в ряды моих «драконов» и защищать мое королевство.

Юноша зарыдал. Толпа зашепталась, пораженная справедливостью и милосердием короля. У наследников Родульфа не было сильной родни, поэтому Генрих легко мог покарать их смертью, не опасаясь ничьей мести. «Но он, — подумала Росвита, — поступил много мудрее».