Глен Кук - Смертельная ртутная ложь. Жалкие свинцовые божки

Подождал, пока глаза привыкнут к полумраку, осмотрелся. Как будто никого. Я сполз на пол. Тот оказался на удивление крепким.

Дом пустовал. Дерево во многих местах прогнило, камень еще худо-бедно держался. Свет проникал в комнату из многочисленных отверстий в стенах. Осыпавшаяся штукатурка, скрипучие доски под ногами; лестница вниз выглядела столь ненадежной, что я спустился по ней на четвереньках. Воровать в доме было нечего, если не считать кирпичной кладки и некоторых досок, еще годящихся на дрова (не то чтоб я собирался что-то прихватить с собой — просто бросилось в глаза).

Везет же мне на покойников во всех смыслах этого слова. Мой партнер — мертвец. Слуга стоит одной ногой в могиле. Город, в котором я живу, того и гляди покончит жизнь самоубийством.

Улица перед домом была пустынной. Зловещий знак. Обычно такие улицы кишмя кишат детьми, на скамейках сплетничают их мамаши, жалуются друг другу на ревматизм старухи, а старики играют в шашки и вздыхают о том, что мир катится ко всем чертям. Куда подевался Попка-Дурак? Я бы не отказался от данных воздушной разведки.

Впрочем, у меня нет времени на подобную роскошь. Я кинулся бежать в направлении Квартала Грез. Из-за дома по-прежнему доносился рев Родриго. Может быть, это он распугал местных жителей.

Нет, с богами одни неприятности.

40

Я почти добрался до цели. Как всегда — почти. Обычная история. Я почти родился королем, только в последний момент выбрал не ту матушку.

Я свернул на Гнорлибон-стрит в нескольких кварталах от улицы Богов. Этой улочкой пользуются редко, потому что она никуда не ведет. Зато с нее открывается шикарный вид. Как будто ничего подозрительного, никаких причудливых теней на стенах, никаких уродов поперек себя шире, никаких смертельно привлекательных девиц, охотниц с собаками и прочей нечисти. Все чисто. Я перешел с рыси на быстрый шаг и попытался на ходу перевести дух.

Говорят, темнее всего перед рассветом. Тому, кто так говорит, побывать бы в моей шкуре. У меня так: настроение радужнее всего перед тем, как на мою голову обрушится молот тьмы.

Не знаю, чем меня огрели. Я шел себе по улице, отдуваясь и ухмыляясь, а в следующий миг обнаружил, что ползу сквозь непроглядный мрак. Время шло, по крайней мере в моей голове, но во мраке оно словно застыло. Быть может, я очутился в чистилище или попал в нирвану, кому что нравится?

Возник свет. Я прополз к нему. Из света появилось лицо.

— Кэт?

Чьи — то пальцы погладили мою щеку. Затем ущипнули. От боли в голове прояснилось, зрение стало острее. Это была не Кэт, а ее мать. Имара. Годороты добрались-таки до меня! Впрочем, оглядевшись, я никого больше не увидел. Мы с Имарой находились в месте, которое напоминало громадное яйцо. В яйце помещался невысокий диванчик, убранный пурпурным шелковым покрывалом. Свет сочился неизвестно откуда.

— Что за…

— Подожди. — Имара приложила палец к моему лбу, как выражаются некоторые, к третьему глазу. Потом провела рукой по переносице, коснулась носа и губ. Ногти у нее были острыми как бритва. Я поежился; однако надо признать — ее прикосновение, как ни странно, возбуждало. — У тебя неплохая репутация. — Пальцы Имары продолжали блуждать по моему телу. — Она соответствует действительности?

— Не знаю. — Я не мог пошевелиться, зато мой голос подскочил на целую октаву. — Ай!

— Надеюсь, что так. Мне редко представляется подобная возможность.

— То есть? — Я сопротивлялся, причем на полном серьезе. Эта божественная матрона намеревалась поразвлечься, не понимая того, что делает меня заклятым врагом своего супруга. И не важно, что у них в пантеоне царит свобода нравов. Боги — существа ревнивые и имеют дурную привычку превращать возлюбленных своих жен в лягушек и пауков. Но Имару мое сопротивление только раззадоривало. Ей было плевать, что станется с Гарретом потом; она стремилась к одному и добивалась своего с настойчивостью, которую обычно приписывают не слишком соблюдающим правила общежития смертным мужского пола. Я принялся отбиваться, но было уже поздно — неизбежное свершилось. Оставалось лишь надеяться, что Имара не обернется каким-нибудь чудовищем с двумя сотнями щупалец и дыханием дохлой зубатки.

Я — агностик, которого заставили верить. Мне следовало позвать на помощь.

Если они все такие, тогда понятно, почему их преследуют неприятности.

Отдышавшись, я спросил:

— У тебя что, привычка хватать прохожих на улице?

— Только когда мне удается улизнуть надолго. В конце концов должна же я как-то поощрять себя за то, что терплю этого ублюдка Имара!

Покойник и словом не обмолвился насчет того, законнорожденный ли Имар. Мне стало ясно, чему обязан верховный бог годоротов своим обаянием.

— Погоди! Я всего лишь смертный. — Если не считать ее неутомимости, Имара и сама выглядела сейчас обыкновенной женщиной.

— Ладно. Все равно нам нужно поговорить.

— Правильно.

— Ты нашел ключ?

— Э… — Надо было выкручиваться. Положение не из приятных. — Нет.

— Хорошо. А искал?

Хорошо? Я заскрежетал зубами. Ну и делишки.

— Вообще-то нет. Некогда было.

— Хорошо, — повторила она. — И не ищи.

— Не искать?

— Ну да. Спрячься. Скройся. Пересиди.

— Ты хочешь, чтобы вас вытурили из Квартала Грез?

— Я хочу, чтобы вытурили Имара с его тупоголовыми приспешниками. Целую тысячу лет мне хотелось избавиться от этого придурка. Я обо всем договорилась и не намерена упускать свой шанс.

Она принялась перечислять недостатки и грехи Имара, что напомнило мне об одной из причин, по которым я стараюсь избегать замужних женщин. Между прочим, все ее жалобы я слышал сотни раз из уст смертных. По-видимому, быть богом — занятие смертельно скучное. Поживи так тысячу лет… Неудивительно, что они такие дерганые.

Жалобы на супруга вызывают зевоту. А если у тебя нет ни малейшего желания их выслушивать, они становятся сущим наказанием. Я постарался отвлечься и вернулся к реальности, когда Имара решила, что я уже достаточно отдохнул.

— Ой! Значит, ты собираешься перебежать от годоротов к шайирам?

Интересно, как это у нее получится? Любой теолог скажет, что божества способны и не на такое; но я никогда не понимал, каким образом они устраивают свои дела.

— К шайирам? Не смеши меня! Ланг ничем не лучше Имара. На кой ляд он мне сдался? А его домашние еще хлеще годоротов. Пускай проваливаются все вместе в пучину времени. — Тон у Имары был совершенно равнодушный. Она явно думала о чем-то другом.

Может, зря она занялась храмовой проституцией?