Валентин Маслюков - Любовь

Золотинка, слушая, холодела. В том-то и штука, что именно это она и собиралась когда-нибудь сделать: все объяснить Юлию. Не зная когда и не надеясь на встречу, ничего уже не ожидая или почти не ожидая для себя, она все же держала в уме, где-то далеко-далеко, как спасение, надежду, что все еще может разъясниться.

Зимка ударила безошибочно. Заставила она Золотинку спуститься с высот снисходительного спокойствия — по непривычке к самообману ей нечем было и защищаться, Золотинка поняла, что соперница целиком права. Глаза малыша наполнились слезами.

Это невозможно было скрыть ничем и никак. Понимая это, Золотинка и не пыталась скрывать, она не отворачивалась, не утиралась тайком, как бы невзначай, она глядела на соперницу с прежним невозмутимым по видимости спокойствием, и слезы, что катились одна за другой по щекам, нисколько не меняли общего выражения.

— И потом, я полюбила Юлия раньше тебя! — припомнила Лжезолотинка. Это важное обстоятельство, казалось ей, должно было добить соперницу. — Да! Я увидела его раньше тебя почти на две недели! Я две недели его любила, когда ты еще и не помышляла ни о каком княжиче. Две недели уже он был мой, принадлежал моим мечтам и помыслам, а ты пришла…

Этот ребяческий довод позабавил бы стороннего человека, но Золотинка не способна была уловить смешное. Каждое слово соперницы ранило без промаха, она чувствовала, что не в состоянии ни слушать, ни говорить. Она сделала неимоверное усилие, чтобы разлепить губы:

— А что Юлий, где он сейчас? Ты что-нибудь знаешь?

— А ты? — насторожилась Зимка.

Золотинка лишь покачала головой.

— Откуда мне знать! — сказала Зимка. — Установить с ним связь? Я боялась. Он потому и уцелел, что прозябал в полнейшей безвестности. А твой хотенчик… я тогда же его изломала, чтоб никому не достался. Я боялась за Юлия. Лучше уж ничего не знать, чем знать, что мертв или попал в руки… (она завела взор куда-то вверх) что то же самое. Я изломала хотенчик в мелкие щепки и пустила по ветру.

— Разумно, — молвила Золотинка. Она слышала себя со стороны — нечто чужое и рассудительное. — В руках слованского чародея, хотенчик наделал бы много бед. Ты правильно поступила. И кстати, теперь не трудно будут объяснить Рукосилу происхождение другого хотенчика, того свихнувшегося, что я сейчас показала. Будем считать, что это и есть тот самый, который ты разломала в щепки. От корчмы он повел тебя в Толпень, но ты не знала куда…

Зимка неприметно кивала, принимая такое толкование, как вполне приемлемое.

— …Потом хотенчик вырвался и улетел. Неизвестно куда. И выходит, что он вернулся к пигалику, то есть ко мне, и привел пигалика к коту-предателю. Скорее всего, что хотенчик привел бы к коту и тебя, если бы ты проследила его до конца. Значит, тут какая-то заранее измышленная каверза. Потому что с кота и начались потрясения. Кому это было нужно? Кому? Пигаликам? Но зачем тогда хотенчик, который обманывает и пигалика? Пигалики, скорее всего, ни при чем. Кто-то знал о коте заранее и заранее назначил ему особую часть общего замысла. Вот. Все это я и постараюсь втолковать Рукосилу, когда ты добьешься для меня свидания.

— А чего уж ты рвешься? Зачем тебе свидание? — быстро спросила Лжезолотинка.

Пигалик ответил ей долгим взглядом, который заставил государыню смутиться и отвести глаза. Тогда он сказал:

— Для того, чтобы оправдать невинно пострадавших по государеву указу пигаликов. Своих собратьев.

— Я буду в большой опасности, если ты провалишься, — задумчиво, словно сама себе отметила Лжезолотинка.

— Думаю, так. А, может, и нет. Я обратился к вам, государыня, за посредничеством по той единственной причине, что в обстановке жестоких преследований, в обстановке всеобщего произвола не имел надежды изложить свои доводы и оправдания великому слованскому государю лично.

— Но я уже сказала ему, что ты Золотинка, — неуверенно протянула Зимка, пытаясь как будто в последний раз отвратить пигалика от его намерений.

Но тот лишь развел руками, принимая неизбежное.

— Где ты хочешь, чтобы я тебя высадила?

— Разумеется, в Вышгороде, перед дворцом Рукосила. Мы должны миновать все промежуточные преграды, какие только возможно. Чем ближе к цели, тем лучше.

— Хорошо же, — протянула Зимка, преодолевая сомнения, — хорошо… Я помогу тебе, — решилась она. — Я сделаю для тебя все, что смогу. Потому что… потому что… — И она повела рукой, отрицая то, что еще только пыталась сказать: потому что и ты по-своему любишь Юлия. Она не сказала этого, тотчас же устыдившись своего великодушия, которое и возможно было только (чего Зимка, впрочем, не понимала), пока Юлий был для них обеих потерян, затерявшись где-то безвестности, пока оставался он прекрасным далеким будущим… Тогда как завтрашний день… завтрашний день уже подступал во всем своем неясном и грозном значении.

Но так уж распорядилась судьба, однако, что благие намерения соперниц не имели будущего. На обратном пути Зимка едва успела разговориться, не без удовольствия живописуя затруднения Рукосила, Золотинка едва наладила два-три вопроса — многое представлялось ей неясным из того, что Зимка не умела заметить, не говоря уж о том, чтобы понять… словом, мирно настроенные соперницы только-только успели раз-другой перебить друг друга, когда сумятица на воле, голос пустившегося вскачь за каретой витязя заставили пигалика притихнуть, а государыня сунулась в окно.

Услужливый витязь с извинениями указал государыне на пыливших по дороге из столицы всадников. Вскоре Лжезолотинка признала окольничего Кореха; то был нарочный великого государя.

Корех, один из свежеиспеченных вельмож нового царствования, прилизанный молодой человек с узкими черепом и крошечной тщательно возделанной бородкой, попадался Лжезолотинке при дворе, неизменно вызывая у нее брезгливое ощущение опасности. И сейчас, пустой взор его, не способный оживиться ни искренностью, ни чувством, не заискрился при виде первой красавицы государства; в любезностях его чудилась та же бережливость и расчет, которые так полно выказали себя при возделывании уместившейся под губой бородки.

Окольничий сообщил, что великий государь и великий князь Рукосил-Могут требует государыню к себе ни малого часа не медля. Юный вельможа (а был он, по видимости, сверстник государыни) не посчитал нужным смягчить ни одного из грубоватых выражений великого князя.

— Что за спешка, окольничий? — спросила Лжезолотинка, и уязвленная, и встревоженная. И добавила без нужды, словно оправдываясь: — Все равно я уже возвращаюсь.

Вельможный недоросль намеренно или по недостатку душевной чуткости, следуя естеству, которое заставляло его переводить всякий разговор на себя, принялся рассказывать в ответ, как долго и хлопотно, битый час! искал он укатившую неведомо куда государыню.