Виллард Корд - Инкуб

 - Тебя…

 Я навсегда запомню всполохи алых крыльев за твоей спиной, Ангел Страсти…

 Уходя, он лишь тихо промолвил, обронив серебро:

 - Ваша кукла сломалась. Оплатите обряд за мой счёт.

 Впрочем, она уже была сломана.

 _________

Закат

 _________

 Он обожал закат. Розово-багряные блики на тускнеющем небе напоминали ему о чём-то давнем, древнем, как сама история. Словно подсевший на кокаиновое дежа-вю[35], Гэбриел каждый вечер стремился к набережной реки, чтобы в полной мере насладиться изысканной музыкой цвета, разлившейся над серыми крышами обветшалых домов. Часто после, возвращаясь в мансарду, он брал перо и вырисовывал строки своей призрачной тайны, пытаясь собрать мозаику сверхъестественной прозы, облачённую в саван розовеющих нитей закатных небес[36]. И сейчас, вдыхая свежесть северных морей, он плыл вдоль течения вод, заблудившийся в горящей нирване, наполненный жидким огнём – вкусом страсти, рождённом на пепелище жизни.

 Вечерний музыкант перебирал звенящие струны. Он искал единение с закатом там, где был всеми забыт. Там, где был чужаком, невидимым изваянием, выбитым в экспозиции городского гранита. Сидя на мокрых ступенях, не обращая внимания на спутавшиеся клоки волос, норовившие обвить тонкие пальцы, он отдавался магии уходящего солнца, сливаясь всей душой с песней, единственной, что он знал, самой любимой, которую пел по вечерам своему избраннику – закату. 

 Музыкант не замечал ничего вокруг, кроме гаснущего ока, в котором видел безумие, лишь ради которого жил. И песня, что играл странник наступающих сумерек, была знакома Гэбриелу, возможно, так же сильно влюблённому в художника, творившего на небе свои фантастические полотна.

 Я вижy, как закат стекла оконные плавит, День пpожит, а ночь оставит тени снов в yглах. Мне не веpнyть назад сеpyю птицy печали, Все в пpошлом, так быстpо тают замки в облаках. Там все живы, кто любил меня, Где восход - как пpаздник бесконечной жизни, Там нет счета pекам и моpям, Hо по ним нельзя доплыть домой.[37]

 Музыкант пел. Его тихий голос был исполнен нежности и грусти. Когда-то в нём гнездилось больше силы, но даже дети искусства не могут жить вечно. Они увядают, как розы, и повезёт, если их сухие бутоны соберут те, кто ценят и любят, не оставив гнить в лужах под плевками прохожих и колёсами кэбов, проносящихся сквозь туманную ночь.

 Музыкант умирал. За его спиной, неподалёку, стояла Смерть, неподвижная, словно статуя сфинкса. Она шла за ним по пятам, чтобы обдать водой почти истлевшие угли, забрать с собой в неизвестность, украсть пение ослабевшего соловья. Её тень нависала над жертвой, готовая в любой момент, оборвав звон тоскливой струны, сыграть финальный аккорд.

 Гэбриел опустился на ступени, усмехнулся, посмотрев в глаза Смерти, и запел, подхватывая песню музыканта, возрождая внутри утомлённой души новый крошечный агатовый огонёк.

 Вновь пpимиpит все тьма, даже алмазы и пепел, Дpyг pавен вpагy в итоге, а итог один... Два солнца y меня на этом и пpошлом свете, Их вместе собой yкpоет гоpько-сладкий дым. Возьми меня с собой, пypпypная pека, Пpочь yнеси меня с собой, закат. Тоска о том, что было, pвется чеpез кpай, Под кpики сеpых птичьих стай.  

 Сквозь спутанные тёмные волосы Инкуб увидел улыбку в почти прозрачных серо-голубых глазах певца. Осторожно, не желая тревожить счастливый покой, он взял гитару из его онемевших рук и вновь заиграл закатную песню – без слов – провожая музыку цвета, подбирая упавший бутон жизни, заворачивая блестящие ноты в хрупкие алые лепестки.

 - Я думала, ты решил помешать…

 - Тогда всё случилось бы завтра... завтра мы бы не встретились…

 - Тогда он бы умер один, как всегда, несчастный …

 - И не услышал бы голос заката, в который был так страстно, смертельно влюблён…

 _________

Смерть

 _________

 Она любила запах сирени и восточных духов; была в восторге от фруктового чая и коллекционировала фарфоровые сервизы; играла на органе в церкви и постоянно напевала мотив своей любимой «Императрицы»[38]; и если встречался кто-то, заинтересовавший её, она улыбалась смущённо, приглашая на каркаде с кардамоном в изысканное городское кафе. И все они: мужчины и женщины – с предвкушением ждали свидания. И никто из них не мог и представить, что так выглядит знакомство со Смертью. 

  «Серебряный Сфинкс» среди прочих приречных кафе отличался своей эклектической простотой. Уютный камин, старинные кресла, круглые столики с кружевными салфетками – оформление зала напоминало лавку древностей, из которой совсем не хочется уходить. Свечи и масляные лампы дополняли лёгкую интимную атмосферу – электрическое освещение и вовсе отсутствовало. Картины Гогена, Мухи, Ван Гога, вкупе с плакатами эпохи модерна довершали общий мистический фон, похищая гостей своими фантазиями и загадками. В «Серебряном Сфинксе» люди терялись во времени, забываясь в дурмане абсента. Но главную славу небольшое кафе сыскало благодаря своему чаю – особым сортам, подававшимся только здесь, созданным исключительно деликатной рукой своей обворожительной хозяйки.

 - Пани Грожне[39]! Рады вас видеть! Вам и вашему спутнику столик как обычно?

 - Нет-нет, Филипп. Подай нам чай на веранду.

 - «Последнее желание»? – предположил бармен, но хозяйка покачала головой:

 - «Меланитовую кантату»[40]. И анисовый ликёр.

 К веранде на втором этаже вела винтовая лестница, расположившаяся в наименее освещённом углу «сфинкса». Хозяйка часто уединялась там, отдыхая от мира и от людей, наслаждаясь своим любимым напитком осенних улиц, дождей и терпких греческих табаков. Сегодня с ней был Он – внушавший страх и уважение – готовый разделить  несколько ароматных минут с той, в чьих венах не течёт кровь, а сердце наполняет жгучий холод.

 Многих она приводила с собой. Вместе они садились за столик у окна, пили черный мускат «Последнего желания», общались о жизни, слушая стук дождя за окном, наблюдая за серым небом над тёмной рекой, под свечами ростральных колонн[41]. А за спиной её гостя висела картина: Альфред Ретель[42], «Смерть как друг». И гостю казалось: никогда ни у кого он не встречал подобного понимания…

 Филипп, управляющий и бармен «Серебряного Сфинкса», уже давно перестал интересоваться у хозяйки о судьбе её частых «свиданий», приняв, как есть, её таинственную любовь к разнообразию.