Максим Далин - Соавтор

И люди все умерли — а кто не умер, тот разбежался — и драконы все умерли. Или умирают. Но вот что еще: если вдруг нас найдут люди, которые остались живы, они убьют Рича или посадят в клетку. А если нас найдет дракон — я хочу сказать, взрослый дракон — он меня съест. И нам вдруг стало страшно, что нас кто-нибудь найдет. Ведь наши папы и мамы больше никогда не придут, а все другие… Гады они.

Тогда Рич сказал: «Знаешь, что? Можно жить у нас в доме, раз все так получилось». И мы очень долго добирались до замка драконов в горах, потому что Рич не мог лететь из-за болячки, а я и подавно. Но потом все стало легче.

Только иногда делается страшно в замке — если Рич улетает раздобыть еды. Я не боюсь, что Рич меня бросит — он спит рядом со мной и держит меня лапой, ему тоже плохо одному; я боюсь, что его убьют люди.

Мы тащим воду в громадной бадье из колодца — Рич крутит ворот, а я перехватываю — а потом зачерпываем из бадьи кувшинами и уносим кувшины в кухню. Потом Рич говорит, что надо бы почистить сковородку, а я говорю, что мы потом почистим, а сейчас лучше немножечко поиграем в башни. Мне хочется у него разок выиграть.

Рич расставляет башни по доске — красные ему, желтые мне — а я думаю, что даже не знаю, кто из взрослых хуже: люди или драконы. Или все хороши.

Зимой нам, наверное, будет тяжело. Но лишь бы сюда никого не принесла нелегкая… остальное — пустяки. Мы справимся вдвоем. Без чужих, кто бы они ни были.

Я прекрасно себя чувствую.

После драконьего замка, после маленького Георга — у меня на душе удивительно светло. Я чувствую себя его ровесником; весь мир обрел такие краски, такую нежную яркость, какая припоминается только по раннему детству. Снег пахнет яблочным джемом. Я вижу, как солнце пробивается сквозь тучи — и чувствую, как расплываюсь в улыбке, невольно и искренне.

Андрей наблюдает за мной, поставив локти на стол.

— Дракошка, — говорю я, — это было здорово.

— Удивительно, что нас выбросило в их детство, — говорит Андрей мечтательно. — Интересно, что с ними станется, когда они вырастут. Выживут ли одни?

— Мне интереснее другое, — говорю я, вспоминая. — Георг, конечно, еще совсем малыш, хоть и видел много не по годам. Ему не может прийти в голову, что дракон — совершенно чуждое существо с другими психическими установками. Но я не могу понять: Рич-то в человеческом детеныше что нашел?

Андрей потягивается, хрустнув суставами:

— А-ах, славно летать было! Чудак ты, щелкопер. Инстинкт самосохранения работает — бывает, толкает друг к другу существ разных видов. А иногда то, что мы называем «человечностью» — совершенно зря называем, по-моему. Помнишь льва и собачку, а? Мне еще рассказывал один мужик, что у него на даче одна сволочная баба живых новорожденных котят закопала, а его пес раскопал, вылизал и отнес к себе в будку. Потом мужик их из пипетки кормил, а пес охранял и чистил. Троих. Потом очень огорчался, когда котята подросли и разбрелись по поселку. Скучал. Что этим псом руководило?

— Дракон же вообще не млекопитающее, — говорю я. — Он — рептилия, нет?

Андрей задумывается.

— Я бы не сказал… во всяком случае, не совсем. Они, старина, очень странные создания, эти драконы из этого мира. И очень эмоциональные. У них стайные завязки, они социальные существа — насколько я помню, у рептилий так не бывает.

— Это да… но ведь совершенно другая психика…

— У социальных созданий много общих черт. Понимаешь, одиночество тем, кто привык существовать в группе, мучительно, а уж детенышу — и тем более… Отец и мать Рича, насколько он мог понять своим разумом птенца, не слишком рвались на эту войну — но у них, как у людей, бывает долг чести, месть, патриотизм… весь этот ассоциативный ряд. Они жили на отшибе, какие-то у них вышли накладки с выбором пары, старый дракон изрядно дрался за свою самку, и в конце концов они решили не дразнить гусей. Но у них было подчиненное положение… в драконьем государстве, если можно так сказать. И когда вожак и его свита приняли решение начать войну, родители Рича не смогли или не посмели отказаться.

— Но люди — их еда?

— Нельзя сказать, чтобы основная пища, хотя они могут питаться и людьми, не вопрос. Пес может съесть кота, дело не в этом! Люди — чуждая, страшная, противная раса, понимаешь? Так же, как они сами — для людей. Две разумных ветви эволюции с разными ценностями. Мешают друг другу, конкурируют, делят мир. Естественно, хоть и гнусно.

— Но дракончику не отвратителен человеческий ребенок?

— Так дракончик человечку тоже не отвратителен, как ты не врубишься! Они оба — маленькие еще, глупые, непредубежденные… Ричу было плохо, страшно, одиноко, он устал, его ранили — не слишком тяжело, но чувствительно. И тут появляется миролюбивое существо. Думаешь, он не видел, что ребенок безопасен и сам перепуган и расстроен?

— Меня поразило, что драконы плачут.

— У них, кстати, друг мой, и с чувством юмора все в порядке. И вообще — с эстетическим чувством, хотя, конечно, совсем другая эстетика… Но еще у них, что бы люди там себе ни воображали, никакая не чешуя, а вполне кожа, хоть и необычная с человеческой точки зрения. Полно нервных окончаний. И Ричу было очень приятно, когда человек до него дотрагивался. Как коту или псу. Мягкие, очень подвижные руки. Свои так прикасаться не могут — просто физиология не позволяет.

— Он поэтому жмурился?

— Вот именно. Георг ему нос чесал, гладил под подбородком… нет, он и сам бы мог достать, но чужие прикосновения, да еще такие — совсем другое дело. Молчаливое сообщение: «Ты в безопасности, тебя любят». Детенышу важно, чтобы его любили… да и взрослому тоже.

— Потом посмотрим, что с ними сталось, когда они выросли? — говорю я и ставлю чайник на газ.

— Если сумеем, — улыбается Андрей. — Людишка!

Мы смотрим.

Периодически их навещаем, называем «нашими детками» и скучаем, если вдруг, почему-то, нам туда долго не попасть. После этого впадения в детство я как-то внутренне разжимаюсь, перестаю напрягаться. Любой выход кажется мне потенциально чудесным. Я становлюсь до такой степени увереннее в себе, что через пару недель, имея в запасе два выходных, решаюсь открыть тот мир, который мне советовали населить орками.

Я знаю совершенно точно, что орков там нет. С гарантией. Мне, скорее, представляется что-то неантропоморфное, не по-человечески жестокое и опасное.

На всякий случай, я выбираю день, а не ночь. Днем всё кажется спокойнее.

Андрей по установившейся привычке выходит в чужой мир первым — и я впервые вижу, как он делится. Не могу подобрать другого слова. Его тело распадается на две колеблющиеся тени, каждая из них на глазах приобретает форму и живую плотность. Мой друг и соавтор вошел сразу в двоих: худенького юношу в эластичном комбинезоне неуловимого цвета, с чем-то вроде плоского ранца на спине и широким поясом с пристегнутой кобурой — и громадное, условно человекообразное существо, что-то биомеханическое, тускло поблескивающее щитками доспехов или скафандра, несущее массивный «рюкзак», похожий на пылесос. Это существо, киборг или инопланетчик, оглядывается на меня. Его лицо скрыто забралом из темного стекла — или что там они используют? — но я ощущаю невидимый взгляд и бегу за ним.