Анастасия Вихарева - Тайны гор, которых не было на карте...

— Известное дело, и я о том же! — отозвался Его Величество. — Нельзя вольному человеку дать наказание по всем законам, не пережить ему расставание с вольными своими помыслами. Ведь я законы пишу, чтобы учить человека, а не убить его. Вырывать погибающего из сетей, сужающих кругозор, да надолго, лет на пять, — вот спасение! А как еще народу объяснить, что так-то брать чужое нехорошо, если только малым соблазняется глаз? И начнет он мечтать о вольных просторах, привыкнет к мыслям широким — и уже никто не заставит думать рожденную птицу обратно узенькими щелками. Выпадет из гнезда и полетит по просторам отечества. Тут заводик, там государственным мужем стал… Права ты, — согласно кивнул Его Величество, — не станет яичко золотым, если предложить за него цену некому. Только голый народ начинает поднимать себя самого до нужного уровня. Смотрю на мужей — кем были, и кем стали! Главное, чтобы не забывали, кто крылья им дал.

Его Величество посмотрела на мужа с одобрением. Вопреки ее подозрениям, голова у него была на месте, хоть и заносило порой. Уж слишком она торопилась судить. Сидеть в песцовых мантиях в жарко натопленной тронной зале было некомфортно. Пожалуй, следует дать наказ, чтобы топили поменьше, и так выйдет экономия, которая добродетелью станет в глазах народа.

— Я думаю, правильно будет решение твое, каким бы оно ни было, — поощрила она Его Величество, сделав знак, чтобы следующие посетители уже вошли в залу.

— Мы им помилование выдадим, — сказал Его Величество о заранее принятом решении, наклонившись к ее уху. — На исправительный срок. И что они все время попадаются? — недовольно и горько добавил он. — И ведь хоть бы раз заступился кто, кроме меня! А скольких государственных мужей содержат! Мы вот вроде немного платим чиновникам, а они за место свое держатся, не оторвешь, и работают на благо государства…

Его Величество с осуждением и сочувствием покачал головой в некоторой задумчивости, подсчитывая доход, который приходил в казну как подать и процент за помывочные мероприятия. Деньги обычно были такими грязными, не разглядишь, своя валюта или чужая, номерные знаки на банкнотах не просматривались. И ведь кто-то же бросал их в грязь! А все говорят, что денег у народа нету. А еще налоги, которые капали в казну, когда отмытая валюта становилась чистой, как слеза. Держать при себе такие деньжищи было несподручно, то инфляция, то деноминация, вкладывали во все что можно и нужно.

— Если они на дороге столько собрать умеют, может, определим их на государственную службу? Пусть бы в казну сразу и собирали. А то жалование платим кому ни попадя, а казна все одно весит меньше жалования!

— Хорошая мысль, — задумчиво произнес Его Величество. — Казначея и сборщика податей потом пристроим потом куда-нибудь. К привычной-то работе они не приспособлены. Сдается мне, обворовывают нас. Вот откуда у них столько добра? По отчетам не придраться, а глаза другое зрят. С другой стороны, службу государственную несли. Им бы губернию какую, пусть еще поучаться.

— Или депутатами от народа, пусть замалюются, бумага все стерпит, а если жалобу накатают, дальше нас не уйдет, некуда, — пожала плечами Ее Величество. — Внушение сделаем, чтобы не обворовывали нас и народ наш. Наша казна народная, но не до такой же степени, чтобы всякий себе карманы набивал. Стране без них богаче! — она взглянула строго на представших перед нею разбойников и секретаря, который сидел чуть ниже ее и чего-то писал в длиннющем свитке. — Все слышал? — обратилась она к секретарю. — Запиши Указ да народу передай: мол, мы, Наши Величества, раскрыли заговор против народа нашего. Казначей — казнокрад, сборщик податей — дегенерат, все мыслимые и немыслимые бедствия народные от их некомпетентности. Обчищали казну и вывозили за пределы царства-государства, а посему повелеваю…

— Повелеваем! — поправил жену Его Величество.

— Пусть будет по-твоему, — согласилась она. — Не суть важно! Повелеваю извести гнид с лица земли, как вошь поганую. И назначить на место казначея… Подойди-ка сюда, — подозвала она одного из разбойников. — Как зовут-то тебя?

— Пантелей Вороватый. Так меня в народе окрестили, — скромно представился грубоватым голосом солидностью обиженный человек. Был он мелковат и глазки у него бегали туда-сюда, туда-сюда, будто стрелял он ими, присматриваясь к имуществу Ее Величества.

— Знает, как добро считать, — отметила Ее Величество про себя, кивнув на него Его Величеству. — Пана Телея Вороватого… Вроде и звание есть, но звучать имя твое должно, — она прикусила губу и задумалась, — Имя поменять не сложно, если знаешь к чему приставленному быть. А посему звать будем тебя Пан Телей Воровский. Пана Телея Воровского на должность главного казначея. И…

Она уставилась на второго разбойника, которые уже как бы разбойниками не были, получив прощение.

— По батюшке или по матушке, Ваше Величество? — поклонился тот.

— Как есть, оболтус! — всплеснула Ее Величество руками. — Да как же это можно-то под двумя именам жить?!

— Так, Благодетельница Матушка, из цыганских евреев я, так положено у нас. Если одно имя опорочат, второе укроет от позора!

— Да ты что! — удивился Его Величество, присматриваясь к новому казначею и сборщику податей.

Смутные сомнения начали ему подсказывать, что, может, он поторопился. Но сделать со слугой своим волен был в любое время всякое, чего бы не пожелалось, а шанс дать — это святое. За это, может, Бог помилует, если какое наказание должно выйти. Ведь если не судить, то не судим будешь.

— По батюшке я Барон Обер Удо Нитки, а по матушке Душегуберман. Но можно просто: "Веревку и мыло не заказывали?" Я привык. Куда бы не пришел, в народе все так и кличут: Веревку и Мыло не заказывали…

— Что же это за народ такой! — возмутилась Ее Величество. — Если к ним пришел человек, пусть с таким именем, как Веревка и Мыло, высмеивать его?! Не заказывают они! Закажут, заставим! — пригрозила она. — Цыганские евреи? Что-то не слыхала я… Я смотрю, удал ты и крепок, черные кудри вьются, и брови, как крыло вороново, нос не наш в профиль, будто с тебя древние статуи ваяли. Мы, пожалуй, поговорим с тобой в другом месте и в другое время…

— Из тех, Матушка Благодетельница, которые за Моисеем пошли, да так в пустыне и отстали. Как взошел он на гору за письмецом от Бога Нашего, собрали мы народное злато-серебро и отлили скульптуру Бога Нашего. Спасемся — думали мы, народ благой, народ избранный Моисеем по слову Бога Нашего. Во славу же Бога отливаем! — но тут лицо цыганского еврея стало пасмурным. — А Моисей, как с горы вернулся, сам не свой стал. Письмецо от Бога порвал. Скульптуру ногами запинал. Кричит: всех убью, всех, паскуд, порежу! И требует, чтобы прошло по стану войско и убивали бы всех, кто не в войске. За истину, — кричит, — за святую землю, которую еще не получили, а уже и меня, и Бога прогневали! Тьфу, царя на вас! Тьфу, царя на вас!