Инна Кублицкая - Год Грифона

Внезапно перед ней выросли двое:

— Эй, бабенка, далеко ли собралась?

Девушка молчала. Мужички подошли ближе, заглянули под шляпу, скрывающую лицо:

— О, да ты совсем молоденькая! — сказал один из них. Не бойся, девка, не убьем…

Другой деловито взялся за ее сумку, вытряхнул на траву сверток с хокарэмской одеждой и сапогами, потянул, разворачивая, и вскрикнул испуганно. Первый, лапавший в это время девушку, обернулся и тут же выпустил ее из рук.

— Посмотрели? — резко спросила девушка, налюбовавшись на остолбенение разбойничков. — Теперь сложи все обратно как было, живо!

Тот, что обыскивал сумку, торопливо уложил хокарэмскую одежду; второй в это время пятился, отодвигался от опасности, которую сам на себя вызвал.

Девушка забрала свою сумку, повесила на плечо и не оглядываясь пошла прочь.

Подобные инциденты неизбежно могли повториться и в дальнейшем; девушка задумалась, ища выход из этой неприятной ситуации, но ничего не удавалось придумать, пока на одном из перекрестков она не увидела неспешно бредушего к югу странствующего певца.

Девушка догнала его и объявила:

— Я иду с тобой.

— Куда? — полюбопытствовал удивленный ее появлением певец.

— Не все равно, куда? — отозвалась она. — Главное, нам по дороге.

— Как тебя зовут, дитя? — спросил ее певец. Это был невысокий старик, одетый в небогатую, но новую и чистую одежду, с кэйвеской лютней за плечом.

— Тебе-то что за дело? — раздраженно ответила вопросом девушка. Она шагала рядом со стариком; такой спутник ее устраивал — грабители не нападают на певцов, даже на богатых: певцов охраняет обычай.

— Мое имя Ашар, — сообщил старик. — В этом нет тайны. А ты знаешь какие-нибудь песни?

— Знаю, — буркнула девушка. — Спеть тебе?

— Не надо, дикая моя лаангри, — ответил он. — Похоже, ты не в том настроении, в котором поют песни…

Девушка между тем подумывала, что напрасно она нагрубила, отказавшись назвать свое имя. Но, с другой стороны, какое же имя назвать старику? Савири или Сава? Но первое имя — явно вельможное, а второе — явно сургарское. Сэллик, как назвал ее Ролнек? Не нравилось ей это имя, да и не следовало, пожалуй, его упоминать.

И тогда она вспомнила еще одно имя, а точнее прозвище.

— Можешь называть иеня Карми, дед, — проговорила она.

— Это катранское имя? — полюбопытствовал старик.

— Это прозвище, — отозвалась она.

Старик замурлыкал какую-то песенку, а Карми, слушая его, вдруг вспомнила, что уже почти полгода ей не приходило в голову что-то напевать. Наоборот, слишком часто она ловила себя на том, что у нее крепко стиснуты зубы. А Стенхе, помнится, говорил: «Если женщина не поет, значит она больна», и она подумала: «Наверное, болезнь не отпустила меня». Чтобы пересилить эту дурацкую хворь, Карми и стала старательно подпевать старику.

Певец, поощренный поддержкой, негромко завел другую песню, а потом и третью, но эту третью Карми никогда не доводилось слушать, и она примолкла, вслушиваясь.

— Это новая песня? — спросила она с сомнением.

— Это очень старая песня, — ответил певец. — Ее уж и редко кто помнит.

— Повтори начало, — сказала Карми.

И когда певец начал первую строфу, стала подпевать, вспоминая только что услышанные слова. На два голоса зазвучала среди полей древняя песнь о том, как луговая пичуга жаловалась богине Айохо Палло Сабви, что гнездо ее затаптывают табуны диких лошадей.

— А есть еще одна песня, тоже старая, — воскликнул Ашар, воодушевленный сложившимся дуэтом. — Она о Ваору Тунву и Сангави Толнэй Эсад.

— Не эта, что начинается — «Смелый воин…»?

— Да, ты знаешь? — И Ашар запел торжественно: «Смелый воин, грозный всадник Танву-Ларо э Ваори…» Карми подхватила, смолкая тогда, когда песня велась от имени легендарного героя и, в свою очередь, в одиночку ведя те строфы, где речь держала премудрая красавица Эсад.

— Святые небеса! — проговорил Ашар, когда песня кончилась. — Да откуда ты эту песню знаешь? Она ведь не из деревенских, девочка моя.

— Ну что тебе с того, откуда знаю, — с внезапно вспыхнувшим раздражением ответила Карми. — Знаю — и ладно. Что ты все допытываешься, дед?

— Ты не девка, а дикая лаангри, — с усмешкой отвечал певец. — Хорошо, не буду тебя спрашивать, Карми-лаангри…

И так они шли сначала по Ирау, а потом по северному Горту, распевая песни, получая за это еду и деньги от слушателей и разучивая новые мелодии. Конечно, Ашар знал песен куда больше, чем Карми, и самых разных: господских и простонародных, городских и деревенских; зато Карми помнила много стихов из старинных книг и пела их то на знакомые мотивы, то на новые, придуманные на холу. Порой Ашар поддразнивал ее наскоро сочиненной песенкой о лаангри по имени Карми, диком зверьке, который кусает всех, кто ни подвернется, потому что не любит чужих, и который дремлет в своей уютной норке, потому что сыт… Песенка была без конца, и в ней появлялись новые куплеты, и оказывалось, что лаангри по имени Карми — зверек ленивый, и неутомимый в ходьбе, и очень любящий сладкое, и умный, и сердитый — и все это в зависимости от обстоятельств.

…Недалеко от города Лорцо их остановил важный господин, возглавлявший отряд, сопровождающий крытую повозку, в которой, судя по всему, ехала знатная дама, жена этого господина. Ашар поклонился почтительно, но не забывая и своего уважаемого всеми положения; Карми поклонилась ниже.

— Знаешь ли ты балладу о даме из замка Кассор?

— Знаю, господин, — поклонился Ашар. — Прикажешь нам спеть ее?

— Да, — отозвался господин. — И если хорошо споете, награжу по-царски.

Хорошо петь, считается по-майярски, — это значит петь так, чтобы слезы катились из глаз слушателей; в Майяре всегда любили трогательные грустные баллады, и певцы непрерывно сочиняли новые — еще более слезоточивые.

Ашар, сняв лютню с плеча, глянул на Карми. Карми кивнула; эту балладу она помнила. И ее одинокий голос, печальный и звонкий, начал выпевать незатейливую мелодию. Ашар подпевал ей, помогая в конце строф, когда чувствовалось, что Карми не хватает голоса, или же пел те строфы, где требовался мужской голос — и тогда уже Карми подпевала ему, сплетая два голоса — густой гулкий Ашара и свой, чистый и ясный — в причудливый рисунок двухголосья на кэйвеский лад.

И не удивительно, что девичий прозрачный голос, взлетевший к высокому небу, исторг у слушателей потоки искренних слез, хотя, Карми показалось, что и без песни плакала дама, которая сидела в повозке.

Господин был доволен. Он дал золотой Ашару, а Карми дал серебряную монетку: